Трофим Терентьич тщательно вытер губы салфеткой и попросил слова.
— Вы вот выпили здесь за самого старого, — сказал он. — Насколько я понимаю, я здесь самый старый. Спасибо за уважение… А теперь я предлагаю выпить за самую молодую.
Он пошевелился на стуле, устраиваясь поудобней и, видимо, собираясь произнести солидную речь. Про Трофима Терентьича кто-то как-то сказал, что если он начинает говорить, то говорит ровно сорок пять минут — академический час. Привычка лектора.
Он посмотрел через стол на Альку и продолжал:
— Я предлагаю выпить за Александру. Мы все ее знаем с детства. Была девчонкой, стала девушкой.
— Закон природы, — сказала Алька. — Потом стану женщиной.
— Помолчи, — строго шепнул дядя Боря. — Не задирайся. Учись уважать возраст.
Трофим Терентьич опять шевельнул своими рыжими бровями, подумал над Алькиными словами и улыбнулся:
— Верно, закон… Так вот, принято считать, что молодость — это самая счастливая пора жизни. — Он действительно говорил так, словно читал лекцию, и не спускал с Альки своих проницательных, многоопытных глаз. — Пожалуй, оно и верно. Однако есть во всем этом одно «но»! Молодость не только прекрасная пора жизни, но и самая трудная. Я бы даже сказал, мучительно трудная. Мне, как человеку, много лет работающему с молодежью, это хорошо известно.
Алька прислушивалась к гладкому, монотонному потоку его слов, и в душе у нее назревала озорная злость. Ну, что ему известно? И чего он уставился? Что он там понимает в молодежи?.. Но присутствие дяди Бори ее удерживало, и она сидела молча.
— Надо найти себя, определиться, — продолжал Трофим Терентьич. — Легко ли это? Нет… Вот многие и мечутся, мучаются. Что для нас, людей поживших, кажется ясным, для молодого человека является порой предметом мучительных раздумий…
Алька открыла было рот, собираясь прервать этот поток слов, но дядя Боря подтолкнул ее локтем в бок, шепнул:
— Цыть!
— Я хочу выпить за тебя, Александра! За твое счастье, за то, чтобы ты скорее определилась и нашла свое место в жизни. Место под солнцем. И дело, которому с удовольствием отдашь свои силы. Будь здорова!
— Благодарю за внимание! — скромно сказала Алька.
За столом становилось все шумней. И, как это бывало каждый раз, Любовь Михайловна и Анастасия Васильевна вдруг запели в два голоса «Среди долины ровныя». Пели они хорошо, но слишком тонкими голосами и так, что в ушах звенело.
У Альки от выпитой водки слегка кружилась голова. Пение и шум за столом все больше раздражали ее.
— Чего они все так орут? — спросила она дядю Борю.
— Не придирайся, Александра, — сказал он. — Веселятся люди.
— Паршивый народ, если со стороны посмотреть внимательно.
Дядя Боря хмыкнул, растянул в улыбке свой лягушачий рот, показывая по-мальчишески редкие, лопаточками зубы.
— А тебе не приходило в голову, что, ежели на тебя посмотреть со стороны внимательно, тоже можно многое сказать?
— Говорят, достаточно.
— В самом деле: работу бросила, месяц ничего не делаешь, целыми днями пропадаешь неизвестно где. А двое суток и вовсе домой не заглядывала. Вот какие дела, девица-красавица.
— Тетка пожаловалась? — хмуро спросила Алька.
— Она… Теперь, если с другой стороны посмотреть: косметики на тебе — дай бог, сигаретами дымишь как паровоз, водки вот три рюмки выхлестала.
— Страшное дело! — съехидничала Алька.
— Так что не зазнавайся. А вокруг люди как люди.
— Меня что злит, — сказала Алька. — Тетка все это сегодня не зря затеяла. И профессор недаром говорил про меня речь. Решили использовать его педагогический опыт для моего перевоспитания.
— А что ж, может, и на пользу пошло бы?
В комнате было нестерпимо жарко. Гости за столом обливались потом, лица их раскраснелись от обильной еды и питья. Стали постепенно выходить из-за стола, кто на балкон, глотнуть свежего воздуха, кто просто пройтись по квартире, вырваться из душной комнаты.
Дядя сидел на своей табуретке, осоловевший, благостный, и ласково улыбался, печально уставившись на пустое блюдо из-под салата.
Тетка кивнула Альке головой, подзывая ее: пора было наводить порядок на столе и нести баранью ногу.
Пока Алька с теткой носились из комнаты на кухню и обратно, дядя Боря ушел. Он всегда исчезал так — внезапно.
— Быстрей, быстрей, — подгоняла Альку тетка, хотя торопиться было некуда.
Когда Алька расставила на столе чистые тарелки, Трофим Терентьич поманил ее к себе толстым пальцем и указал на освободившееся рядом с собой место: