— Не знаю, что тебе и сказать, — проговорила Светлана Николаевна задумчиво. — Очень уж легко ты оскорбляешь людей…
— А пусть не лезут в мою жизнь, — сказала Алька. — Я и без них сумею разобраться.
Она погасила в пепельнице потухшую сигарету, сразу потянулась за новой.
— А домой мне теперь нельзя показываться. Тетке на глаза… Она мне не простит. Представляете, план какой загубила? Сколько денег потрачено… Можно я сегодня у вас переночую?
Светлана Николаевна усмехнулась.
— Получается, что ты просишь у меня политического убежища, а это никогда не улучшало отношений между соседними державами.
Она встала с дивана, сунула ноги в свои щегольские туфельки, запахнула халат.
— Куда вы? — спросила Алька.
— Вести дипломатические переговоры.
Алька осталась одна.
За окном уже был вечер. Вдалеке светился огнями, огромный стеклянный ящик нового здания, выстроенного недавно на развилке Ленинградского и Волоколамского шоссе. В синем летнем небе горели красные неоновые огни «Ленинграда». Снизу, из узкого коридора улицы, доносилось ворчание автомобильных моторов, воскресные веселые голоса людей.
Альке всегда нравилось в комнате у Светланы Николаевны. Здесь не было ничего лишнего, никаких горшков с душными цветами, тумбочек, салфеток, ковриков, за которые вечно цепляешься ногами. Просторно поблескивала натертая плоскость пола. По стенам на стеллажах — книги. Маленький письменный стол в углу. И все-таки Альке всегда становилось грустно, когда она попадала сюда. Может быть, потому, что только легкий запах духов напоминал о том, что здесь живет женщина. Тут мог жить одинокий, тихий и серьезный мужчина. На письменном столе в кругу света зеленой настольной лампы — нетронутая стопка чистой, белоснежной бумаги и авторучка. Пачка дорогих сигарет. Тяжелая малахитовая пепельница, в которой никогда не увидишь окурка. Начатая бутылка самого дорогого коньяка и две рюмочки… Для кого эта вторая рюмка? Словно здесь не жили, а все время ждали кого-то, день за днем, из года в год. Все прибирали так — чтоб ни пылинки, ставили на стол чистую пепельницу, две рюмочки, открывали пачку сигарет (не для себя, а для того, кто должен был прийти) и принимались ждать… И белоснежная стопка бумаги на столе тоже словно ждала, что вот придет кто-то, возьмет в крепкие пальцы эту наполненную чернилами авторучку и напишет на белом поле какие-нибудь слова или нарисует какого-нибудь забавного черта с рогами.
Со стены на Альку глядел веселый черноглазый матрос в бескозырке, с маленьким кружочком медали на груди. При Светлане Николаевне Алька почему-то всегда стеснялась рассматривать этот портрет. Сейчас она глянула на него повнимательней. Симпатичный паренек. Совсем молодой. И чем-то похож на Феликса. Может быть, пристальным взглядом черных блестящих глаз. И ресницы у него такие же пушистые, выгнутые.
Алька отвернулась, вытащила из кармана кофточки часы. За то время, что их носил Валентин, ремешок успел потрепаться, потемнел от пота.
Алька подумала с секунду, потом надела их на руку.
Уже не осталось ни злости, ни отвращения. Только — тоска… Ремешок можно будет потом сменить. Не выбрасывать же их, в самом деле…
Светлана Николаевна разговаривала с теткой почти час. Вернулась, сказала Альке:
— Тетя очень расстроена. Условия перемирия суровые. Во-первых, ты должна извиниться перед профессором и перед ними. Во-вторых, немедленно вернуться обратно на работу.
— А вы что ей сказали?
— Обещала, что ты исправишься.
— Много на себя берете, — буркнула Алька.
— Ты хоть мне не груби, — сказала Светлана Николаевна.
— Ладно, извините.
Алька помолчала в раздумье, потом спросила:
— А трудно жить одной?
— Трудно, — просто сказала Светлана Николаевна.
Алька опять помолчала.
— А бывает так, что вначале не любишь человека, а потом поживешь вместе и приходит любовь?
— Бывает.
— А наоборот?
— И наоборот бывает.
— Очень все просто, — сказала Алька. — И так бывает, и совсем наоборот.
Она посмотрела на Светлану Николаевну своими синими хмурыми глазами, добавила неожиданно:
— Если б я была мужчиной, я бы полюбила вас на всю жизнь.
— Спасибо, — улыбнулась Светлана Николаевна. — Иди умойся, а я пока постелю. Пора ложиться. У меня завтра трудный день.
У Альки сделался испуганный вид.
— Я потом умоюсь, когда они лягут спать. Или лучше утром, когда они уйдут на работу… Я их боюсь.
— Ну вот еще! Развоевалась, а потом — боюсь. Все равно тебе рано или поздно придется с ними встретиться.