— Это — Модильяни, — сказал Феликс. — Был такой художник.
— А зачем он ее нарисовал? Она же уродливая.
— Нет, красивая, — сказал Феликс. — Когда ты к ней привыкнешь, ты увидишь, что она красивая. Но понять это можно не сразу.
Он протянул руку к бутылке шампанского. Все на столе было расставлено и разложено им. Она еще не стала здесь хозяйкой. А он справился со всем быстро, со сноровкой холостяка. Помимо шампанского была еще бутылка коньяку, желтел сыр, белели кремом пирожные. При свечах все выглядело как на старинной картине в Пушкинском музее.
— Внимание! — сказал Феликс и стал снимать с бутылки серебряную фольгу.
Алька поспешно заткнула уши. Она не слышала, как хлопнула пробка, только увидела закурившееся над горлышком бутылки белое облачко…
На следующий день после ссоры с теткой Алька дождалась, пока все ушли на работу (Светлана Николаевна тоже с утра ушла по своим делам), заскочила к себе в комнату, положила в сумку только самое необходимое и уехала в Новые Кузьминки к дяде Боре. Там она прожила неделю. Приняли ее отлично, не задавая никаких вопросов, словно это было обычным делом, что она вдруг пришла и поселилась в их крохотной, так называемой малометражной, квартирке. Сестры-близняшки, студентки МГУ, были искренне рады Альке, но видеться им почти не пришлось, — они уходили рано утром и возвращались вечером. Они учились на одном факультете и в одной группе, и им хватало для разговоров своих студенческих дел. Альке нечего было вставить в их шумную беседу, которую они вели по вечерам на кухне, торопливо и напористо расправляясь с ужином. И еще Альку удивляло, что они учились на физтехе. Такие же большеротые, как отец, курносые девчонки, никакой в них солидности, и вдруг — физика и математика.
Дядя Боря тоже рано утром уходил на работу, и Алька на весь день оставалась с Марией Васильевной — женщиной робкой и приветливой. Вместе ходили на рынок и в магазины. Возились дома по хозяйству. В общем, это была тихая и беззаботная неделя. Но вечно так продолжаться не могло. И хотя дядя Боря ни о чем не спрашивал Альку, наверное потому, что хотел дать ей время на размышления, все-таки было видно, что он ждет от нее какого-то решения.
В этой квартирке протекала своя налаженная жизнь, и Алька и здесь оказалась лишней.
Через неделю вечером она собрала свою сумку, взяла у дяди Бори взаймы десять рублей и сказала, что возвращается домой.
— И на работу вернешься? — осторожно спросил дядя Боря.
— Да, — коротко бросила Алька.
Собственно, этого она еще не решила. Она ничего не решила и чувствовала только, что здесь ей оставаться дольше не следует. Но поехала она действительно к «Соколу», домой. Потому что получилось, что больше ехать некуда.
Она вышла из метро и пошла обычной дорогой к дому, все еще не зная, на что же в конце концов решиться. Думала, думала целую неделю и так ничего и не придумала.
Уже стемнело, и зажглись огни. Когда показался ее дом, Алька привычно отыскала на седьмом этаже знакомое окно. Оно тоже горело оранжевым абажурным светом. Они дома! А рядом окно Светланы Николаевны было темным.
Из тех, кто шел по улице, ни один не знал, что там, за этим оранжевым окном. Да это никого и не интересовало. А Алька знала: там тесно заставленная цветочными горшками и дорогой мебелью комната и два человека — толстая рябая женщина и остроносый пожилой мужчина с ласковыми глазами, — когда-то самые близкие для нее на свете люди, а теперь самые ненавистные, — сидят за столом и, наверное, пьют чай. Перед ними — полдюжины вазочек с разным вареньем, печенье. И они с особым удовольствием едят это варенье, потому что обошлось оно дешево: ягоды со своего участка, платить пришлось только за сахар.
В эти часы они становятся самими собой, не прикрываются фразами из газет, не кричат об общественном долге, об идеях, а просто и спокойно говорят о том, что почем и как сделать, чтобы было лучше, — не людям, а им.
Алька стояла и думала: как поведет себя тетка, если она, Алька, заявится сейчас домой? Набросится на нее с бранью или полезет с радостными поцелуями и объятиями? С дядей ясно: он будет молча и ласково улыбаться, а вот — тетка! Она была равно способна и на то и на другое. Но и то и другое было бы одинаково невыносимо.
Нет, Алька не могла вернуться туда. Она не могла даже просто войти во двор, потому что вполне возможно, что во дворе — Валентин. Вернуться к дяде и тетке — это значит, помимо всего остального, жить с ним в одном доме и то и дело сталкиваться то во дворе, то на улице.
Алька повернулась и пошла обратно к метро, все еще ничего не решив. Еще несколько часов можно было ничего не делать, не решать. И Алька вошла в метро.