— Значит, о тебе говорят правду, белая женщина, — пробормотал он в холодной ярости, больше себе, чем ей. — Ты выпиваешь мозги и души своим взглядом и своим лоном. Да, я чувствовал, как они покидали меня, и я должен был опустеть, подобно кости, когда волк сожрет костный мозг. Так ты поступила с Голбрантом?
Ее взгляд тускнел, ускользал. Она лежала на полу. Она ничего не понимала. И вдруг в ее памяти мелькнуло что-то, проплыла тень воспоминания, подобного забытому сну о мужчине на кауром коне, темноволосом, с арфой за спиной, с девичьим лицом и рваным шрамом в виде креста над глазом. Она ждала и его тоже, и он пришел, миновав множество комнат и лестниц башни. Но он не отвернулся, и она забрала его свет. Она подняла глаза на мужчину, которым чуть не завладела, потому что внезапно осознала, что происходит с мужчинами, лежащими с ней. Открытие не потрясло ее, не явилось ни неожиданным, ни отвратительным. Она сочла все это естественным, ибо что знала она о действительном порядке вещей, и как могла ощутить нечто свойственное ей странным, темным, ужасным?
— Он мертв, — мягко сказала, просто сообщила она.
Золотой человек вынул свой меч и размахнулся, чтобы отсечь ее голову с плеч, но не в обычае рыцарей Креннок-дола было убивать женщин, даже в самом великом гневе. Он остановил движение и через мгновение бросил меч обратно в ножны.
— Живи, вампир, — промолвил он, а глаза его сверкнули ненавистью, — но впредь поостерегись забирать людские жизни, не то я все же посмотрю, как выглядит твоя голова на полу.
Это не имело для нее никакого смысла; она не была настоящей женщиной, человеческие порядки и законы были чужды ей. И она уставилась на него и она любила его, потому что он отвоевал у нее свою свободу и не нуждался в ней больше.
Он шел из комнаты в комнату в поисках названого брата Голбранта, но Голбрант также шел из комнаты в комнату, когда его сущность и его рассудок покинули его, и упал в море с высоты башни. Волны понесли его прочь, как холодные зеленые злобные псы, и хищные чайки клевали его и рыбы вырывали из него куски, и сейчас он был скелетом на дне океана, и ничто не указывало, кем он был, кроме золотой арфы, покрывающейся зеленью на песке рядом с ним.
Пока рыцарь оглядывал комнаты женщина шла за ним. Она не могла бы сказать ему, куда делся Голбрант, просто не смогла бы вспомнить, а он, конечно, понимал это. Она глядела ему в спину, глядела ему в лицо, когда он оглядывался. Ее любовь была всепоглощающей; она съела бы его, если бы смогла. Такой была ее любовь.
Но он оттолкнул ее и спустился по ступеням башни прочь от нее. Он вскочил на коня и погнал его вверх по приморской дороге, в меловые холмы, пятнающие берег.
Три дня она бродила по башне. Она не заплетала в косы свои длинные волосы. Она не выходила на балкон над бесцветным берегом. Она больше не ждала. Голбрант и все другие, утонувшие подобно кораблям в ее смертельном поцелуе, потерявшие свою жизненную силу и свой разум в ее глазах и ее лоне, были забыты снова — просто тени ее мыслей, не больше. Но его она помнила — рыцаря на золотом коне, прямой взгляд его сияющих глаз, его огненные волосы, его гнев и его уход.
На исходе четвертого дня она спустилась по башенной лестнице и пошла по приморской дороге вверх, вслед за ним.
Она никогда прежде не покидала башню, ни разу за все годы со дня, когда она стала тем, чем была. Для этого не было причины, теперь она появилась.
Солнце раскололо серое небо; солнце и ее волосы — два ярких пятна на выцветшей земле, которую она покидала.
Через несколько дней цвет земли изменился. Он изменился с белого на черный. Холмы, напоминавшие прижавшихся к земле черных ворон, рядами стояли по обеим сторонам дороги. Небо было темным от штормовых туч. Ноги ее стали алыми, подобно волосам, потому что острые черные камни ранили их, как змеи. Она была из созданий, не нуждавшихся ни в еде, ни в сне, поэтому она просто шла днями и ночами. Она шла по следам лошадиных подков, местами покрытых пеной, там и тут, зацепившись за ветви, висели клочья его одежды; иногда она находила остывшие кострища и перебирала пальцами золу, и облизывала уголья потому что он лежал рядом с ними и согревался от них, когда они еще были живыми три ночи тому назад.
Наконец ей попалась чернеющая в сумерках река. В вышине стояла полная голубоватая луна, выглядевшая почти прозрачной, об нее, как яростные птицы бились тяжелые тучи. На берегу стояла старая дьяволица, сгорбившаяся над напоминаdiей голубое пламя несущейся водой, и погибельным омутом под ее поверхностью. Она была замотана в черные отрепья, из-под которых виднелись только ее глаза, да точали тощие окостеневшие руки. Увидев белую женщину, идущую по берегу реки, она завопила: