Думал ли когда-нибудь Мадан Све, что его хозяин произнесет такие слова? Он недоверчиво поглядел на О Тонхака.
— Не откажу же я вам в нескольких пхонах![24] — разошёлся хозяин.— Всё-таки живем одним домом…
— Ну, если так…— растерянно пробормотал Мадан Све.
Килле уже не плакала. В душе её загорелся слабый огонек надежды. Как тонущий хватается за плавающую рядом ничтожную щепку — пусть даже знает, что она его не спасёт,— так и она ухватилась за лживые слова хозяина.
— Отправим парнишку в больницу,— разглагольствовал меж тем О Тонхак.— Его там вылечат. У меня как раз дело в уезде, вместе и поедем. Я всех там знаю…
Килле и Мадан Све склонились перед помещиком в низком поклоне.
5
— У ребенка опасное инфекционное заболевание,— сказал доктор, блеснув очками. Казалось, он выносит смертный приговор несчастной матери.
— Господин, спасите его!
Она обеими руками ухватилась за белый халат врача и зарыдала.
— Очень уж вы запустили болезнь… Однако нас просит сам господин О Тонхак.— Доктор подобострастно склонился перед помещиком.— Что ж, сделаем всё возможное.
— Доктору можно верить…— заговорил О Тонхак.
Но Килле не слушала, она продолжала молить:
— Господин, позвольте мне с ним остаться! Как же я его одного брошу?..
Вся дрожа, она склонилась над сыном и впилась глазами в его пожелтевшее личико.
— Он заразный. Вам нельзя оставаться с ним,— угрюмо отрезал доктор.
— Пошли, пошли, ведь это больница.— Помещик тянул её к выходу.— Надо верить врачам.
Она покорилась, но дальше ворот не пошла. Три дня просидела Килле на холодных каменных плитах, ожидая вестей о сыне. Её уговаривал муж, гнали сиделки, но она никого не слышала. Только детский плач, доносившийся время от времени из больницы, выводил Килле из оцепенения. Она вскакивала, припадала ухом к двери и долго вслушивалась: кто там плачет? Не её ли Окчхоль?.. На четвёртый день муж насильно увёл Килле домой.
Каждое утро приходила несчастная мать в больницу, но к сыну её по-прежнему не пускали. И вот однажды к ней вышел врач, пригласил её пройти в приёмную и там сказал ей, что Окчхоль умер. Всё поплыло, закружилось у Килле перед глазами, и она упала на дощатый пол… Придя в сознание, Килле закричала истошным голосом:
— Ох, умер… Умер! Умер мой мальчик!..
Врач поморщился:
— Послушайте, мы старались…
Но она его не слышала.
— Окчхоль!..— кричала она и билась головой об пол.
Потом она стала рваться к сыну, но и в этом ей было отказано.
— Трупы всех умерших в инфекционном отделении сжигают,— сказал врач.— Для вашего сына мы не делали исключения.
Килле кричала и плакала. Но что она могла сделать? Вечером она вернулась домой.
Мадан Све сидел на кане, и скупые слёзы капали у него из глаз. А у неё уже не было слёз. Окчхоль… Единственная отрада… Зачем только они послушали О Тонхака? Зачем положили сына в больницу? Кому они теперь нужны? Кто утешит их в старости? Им оставалось лишь сетовать на горькую свою судьбу.
Вечером пришла жена помещика.
— Не горюй,— сказала она Килле.— Ты ещё молода. Родишь другого…
Килле как безумная прижала к себе жалкие лохмотья своего малыша и впервые после возвращения из города зарыдала…
Прошло полгода. Жить в доме О Тонхака становилось всё тяжелее. Хозяин обходился с ними с какой-то особой жестокостью. Целыми днями орал он то на Килле, то на Мадан Све, без конца придирался, бранился.
Как-то Мадан Све пахал хозяйское поле, и вол поранил ногу об острый камень. Как назло, в это самое время подвыпивший помещик возвращался с прогулки. Он шёл, поигрывая тростью, и вдруг завернул на поле. Мадан Све сказал ему про вола.
— Мерзавец! — заорал О Тонхак.— Так-то ты обращаешься со скотиной? Раз не твоя, значит, можно?! Да этот вол десяти стоит!..
И, словно взбесившись от ярости, помещик принялся колотить батрака тростью. Вдруг Мадан Све схватил трость, рванул к себе.
— А человек для тебя ничто? — не помня себя от гнева, закричал он.
Впервые в жизни поднял он на хозяина голос. О Тонхак попятился: его испугал гнев Мадан Све, но он постарался скрыть страх.
— Ах, ты!.. Ты с кем разговариваешь? Ты что, забыл, как я вас облагодетельствовал? Ты на меня руку поднял?
— Любая букашка, какую каждый растоптать может, и та лучше батрака живёт! — Мадан Све глядел помещику прямо в глаза.— Лучше сдохнуть, чем так жить!
— Ах ты дрянь!..
О Тонхак наконец вырвал трость и ударил Мадан Све. И тогда произошло неслыханное: батрак с треском переломил хозяйскую трость о колено.