Чхонён был слишком мал, чтобы понимать то, о чём говорил отец, но смеялся и кивал головой. А О Тонхак всё возил сына по деревням, и люди, выходившие из домов, кланялись им в пояс.
Но вот как гром среди ясного неба грянуло в сорок пятом году Освобождение… Сжимая в ярости кулаки, смотрел О Тонхак на то, как рушится установленный веками порядок. Батраки организовали Совет. Подумать только — вчерашние нищие заделались хозяевами! Они принялись строить новую жизнь, искать потерянное давным-давно счастье. И сколько в них, прежде бессильных, оказалось энергии! Их дети, не смевшие когда-то и близко подойти к школе, взяли в руки узелки с книгами и отправились учиться! И взрослые тоже! Всю жизнь жили они как слепые, а тут решили постичь грамоту своей страны[26]. И всё это делалось на глазах у О Тонхака!
Однажды в деревне появились рабочие в форме железнодорожников. Они собрали вчерашних батраков, и один из рабочих сказал речь.
— Землю тем, кто её обрабатывает! — бросил он в толпу лозунг.
И все, подняв крепко сжатые кулаки, криками поддержали его.
Урожай в том году собрали богатый. Но он не радовал О Тонхака. Приход этих самых рабочих, ужасные слова — «Землю тем, кто её обрабатывает», до смерти напугали его. Нужно было срочно что-то предпринимать. Он вызвал к себе управляющего, велел принести приходо-расходные книги и подсчитал, сколько остались ему должны бывшие его батраки. Потом потребовал собрать недоимки.
Управляющий объездил дома арендаторов, требуя денег. Арендаторы колебались. Впервые в жизни многие отказались подчиниться помещику. Некоторые — те, что потрусливей,— обещали уплатить.
В деревушках, там, где побывали эти парни-железнодорожники, стали создавать артели. Бывшего батрака Цой Све выбрали председателем одной из них, и на воротах его дома висела теперь большая вывеска.
Узнав об этом, О Тонхак визгливо закричал, топая ногами:
— Сейчас же сорвать эту дурацкую вывеску!
Но в деревнях уже появились люди из Охраны порядка, и управляющий не осмелился выполнить приказание.
Бедняки совсем осмелели. Они заявили, что арендная плата в этом году должна быть три к семи: три доли урожая помещику, семь — себе. Три к семи!.. Неслыханно! О Тонхак дрожал от злости: «Вот сволочи! Да что же это творится! Да они меня в могилу вгонят!» Сердце его разрывалось от жалости к самому себе.
«Три к семи… Ну ладно, пусть так. Страшнее другое…» Он знал — в артелях поговаривают о том, что пора прекратить уплату процентов с долгов, а проценты немалые — пятьдесят. Это был сокрушительный удар. Как он держал этих оборванцев процентами! Опутывал с ног до головы до самой смерти. А теперь?..
Дом помещика погрузился в траур. Некогда всесильный О Тонхак целыми днями молча лежал на кане. На душе было смутно и тревожно. Он даже есть не мог — вместо риса, казалось, песок хрустит на зубах. Домашние ходили на цыпочках, боялись сказать лишнее слово. Да и не осталось почти никого в огромном помещичьем доме. Жена, сын, несколько слуг, несколько батраков — остальные поразбежались. Сумеречные настали времена.
А в деревнях смех, шутки, гомон. Приближался Новый год. Дети бедняков щеголяли в новых рубахах, их родители готовились к празднику…
Чхонён во все глаза смотрел на то, что происходило вокруг. Ему недавно исполнилось пять лет, и многое было непонятно. Почему отец лежит, как больной, глядя перед собой в одну точку? Что день и ночь мучит мать? Может, выйти на улицу? Вообще-то ему строго-настрого запретили даже близко подходить к батрацким детям. Целыми днями играл он один на широком дворе. А что, если попробовать? Никто не обращает на него внимания. Никто не заметит…
Чхонён, улучив минутку, выбежал за ворота. Ребята уставились на помещичьего сынка, затем, как по команде, отвернулись от него и продолжали играть, будто его и не было. Чхонён постоял-постоял, потом побежал в дом, схватил самые любимые игрушки и снова вышел к ребятам. Но они, как и прежде, не обращали на него никакого внимания. Вдруг босоногий мальчишка рванул у Чхонёна из рук игрушку и убежал.
«За что они меня ненавидят? — плакал Чхонён, сидя вечером у окна в своей комнате.— Что я им сделал?»
Больше он уже не показывался на улице.
Пятого марта 1946 года был принят закон о земельной реформе. По всей стране стали отбирать у помещиков землю и делить её между крестьянами. Пятое марта… Сбылась заветная мечта многих поколений крестьян. В этот день бредущая сквозь мрачную ночь деревня превратилась в деревню новую, счастливую…
Как-то утром крестьяне, во главе с Цоем, пришли к О Тонхаку. У того аж дыхание перехватило, когда он спустился во двор и увидел бывших своих батраков и арендаторов. В одно утро из богатого человека — помещика и ростовщика — он превращался в нищего. Всё, всё забирали у него проклятые голодранцы!
26
В старой Корее изучали сложные китайские иероглифы. Корейская национальная письменность считалась «низким», «женским» письмом. После 1945 года в Северной Корее перешли на национальную письменность.