— Как?! — Мёнгиль выронил из рук портфель.
Чхонён молчал. Он потерянно стоял возле своей парты, и лицо его было каменным.
— Нет… Не может быть…
Мёнгиль подошел к другу, сжал ему руку.
— Она… Она… повесилась,— выдавил с трудом Чхонён, глядя остановившимися глазами куда-то в угол.
«Такое и в страшном сне не увидишь,— растерялся Мёнгиль.— Нет, это невозможно…»
Он схватил свой узелок с книгами и узелок Чхонёна:
— Что ж мы стоим? Бежим!..
Но Чхонён не двинулся с места. Он всё смотрел в угол, будто увидел там что-то очень для себя интересное. Мёнгиль схватил его за руку и потащил за собой.
Всё это время Муниль с Кёнпхалем стояли словно окаменев, тараща глаза от страха и изумления. Даже болтун Кёнпхаль не знал, что сказать в утешение. Теперь они, словно очнувшись, бросились вслед за друзьями.
— Как же ты теперь? — растерянно пробормотал Муниль, заглядывая в лицо Чхонёна.
Чхонён не ответил.
Так в молчании дошли они до дома тётушки Хван. Двор был полон народа. У самых дверей стояли мать Мёнгиля, дядюшка Хенгю, уездный уполномоченный Общественной безопасности. Увидев Чхонёна, мать Мёнгиля подошла к нему, взяла за руку. Он почувствовал тепло её руки, и вдруг лицо его покривилось, слезы хлынули из глаз, и он как маленький уткнулся ей в грудь. Она молча гладила Чхонёна по голове.
Кумушки, покачивая головами, судачили о том, как трудно будет парню жить одному, и вытирали длинными лентами, свисающими с их кофт, слёзы. Знали бы они, что за этим событием последует другое, не менее страшное…
Уполномоченный из уезда задал Чхонёну несколько вопросов, связанных со смертью тётушки Хван, но тот не мог сказать ничего вразумительного. Потом мать Мёнгиля увела Чхонёна к себе.
— Ночевать будешь у нас,— сказала она.
Весь вечер ребята не отходили от друга, старались, как могли, утешить его.
— Мы будем жить вместе,— сказал Мёнгиль, и мать его поддержала.
— Ты не один, Чхонён,— ласково сказала она.— Конечно, это огромное горе. Но ты не один, помни. Мир изменился. С тобой рядом твои друзья. И я тоже… Будешь теперь жить с нами. Станешь братом моему Мёнгилю.
Из глаз Чхонёна снова закапали слезы. Он плакал о погибшей матери, о своей незадачливой жизни, плакал от щемящего чувства благодарности. Друзья не знали, что творится в его душе, но у них тоже защипало в носу.
На другой день односельчане хоронили тётушку Хван. Чхонён больше не плакал. Он молча простился с матерью, сказал Мёнгилю, что сходит домой за вещами, и быстро пошел по узкой тропе к своему дому.
Нет, не может он переселиться к Мёнгилю! Не может войти в этот дом из грязного притона, в котором вырос! Войти к ним… всё равно что плеснуть чернила в светлый ручей. Только с чистой душой, в которой ничто не таится, мог бы стать он Мёнгилю братом.
«Как сказать о том, что отец мой — страшный, коварный враг, что он столько времени прятался, жил со мной под одной крышей?.. Может, лучше уехать, уйти куда глаза глядят, туда, где никто не знает меня? Да, так будет лучше!..»
Он подошёл к дому и остановился. Входить было страшно. «Ничего, больше я сюда не вернусь». Эта мысль возвратила Чхонёну мужество. Он толкнул дверь, вошёл и, не глядя по сторонам, прошёл прямо к сундуку с одеждой.
Вытащив большой платок, Чхонён расстелил его на полу и стал бросать на него свою одежду и книги. Он не чувствовал ни грусти, ни сожаления. Ему неожиданно стало легко.
И вдруг за спиной Чхонёна хлопнула дверь. Он вздрогнул, замер, боясь оглянуться. Руки его дрожали.
— Куда собрался? — раздался знакомый голос.
О Тонхак стоял в дверях, щуря узенькие глазки.
— Ну! Кого спрашиваю?!
— Я ухожу…— хриплым от волнения голосом сказал Чхонён.
— Куда?
— Куда-нибудь! Буду работать.
— Ага… Ясно…
О Тонхак двумя пальцами поднял опущенную голову Чхонёна и заглянул ему в глаза, будто желая прочесть тайные мысли сына. Чхонён вырвался и дрожащими руками принялся завязывать платок. О Тонхак рванул узел к себе, швырнул его в угол.
— Подождёшь меня,— распорядился он.— Уйдём вместе. Ночью…
— Нет! —в отчаянии крикнул Чхонён.— Нет! Не хочу!
О Тонхак, казалось, не слышал этого крика. Он помолчал, потом сказал тихо:
— Слушай, Чхонён, надо убрать одну женщину. Если останется она, погибнем мы. А нас ведь теперь двое на всём свете, разве не так?
Чхонёна словно ударили чем-то тяжёлым в грудь. О Тонхак говорил о матери Мёнгиля! Он не хотел уходить из Сингвана так просто, не рассчитавшись с ней.