Утром, когда Чхонён ушёл в школу, О Тонхак подкрался к спящей жене и надел ей на голову большой глиняный горшок. Хван задохнулась. Потом он вытащил тело в чулан и повесил на балке.
Да, это был зверь в человеческом облике. И он не пощадил женщину, которая спасла ему не так давно жизнь!
Мёнгиль, дрожа, выслушал леденящий душу рассказ. Как могла носить земля этого кровопийцу? Мать Мёнгиля зябко поежилась…
— Неужто так всё и было? Неужто может такое случиться на белом свете? — растерянно повторяла она.
— Это не человек. Чудовище! — ответил начальник.
Он встал, подошёл к ящику, стоявшему рядом со столом, вынул оттуда три пары плетёных сандалий, поставил их перед посетителями. Потом развернул туго свёрнутый лист бумаги.
— Вы никогда не видели этого раньше?..
Дорога… Горы… Поле…
— Я видел это у Чхонёна,— сказал Мёнгиль, всматриваясь в рисунок.
Он вдруг ясно вспомнил то дождливое утро, когда Чхонён сломя голову примчался к нему за оставленным в книге чертежом.
— Понятно,— задумчиво сказал начальник.— А теперь взгляните сюда. В этих сандалиях вся жизнь О Тонхака.
Мёнгиль с матерью, замерев от изумления, молча смотрели на сандалии. Начальник, не говоря ни слова, принялся расплетать самую большую пару. Он разъединял тонкие полоски соломы, вынимал крошечные листки бумаги и складывал их один к одному. Вот все клочки сложены — перед посетителями лежит документ с красной печатью.
— Вот она, жизнь О Тонхака: бумага, подтверждающая его права на землю. А на чертежах — его родовое поместье.
Да, это был тот самый документ, который долгие годы хранил, без конца прятал и перепрятывал О Тонхак. Наконец, не в силах победить снедавшую его тревогу, он разорвал драгоценный листок на мелкие части и вплёл в сандалии.
Мёнгиль по-прежнему не мог прийти в себя. Сколько слыхал он о помещиках всяких рассказов! Сегодня он увидел помещика собственными глазами, и не просто помещика — О Тонхака! Увидел, на какие гнусности он способен, какой он жестокий и хитрый! Даже разбитый наголову, пытался он укусить, ждал своего часа и не сдавался. Сердце Мёнгиля гулко стучало. Он хотел убить его мать! Убить… Какое страшное слово, и как ясен теперь Мёнгилю смысл этого слова!..
А начальник снова заговорил о Паке:
— Мы давно следили за этим бездельником, ещё до его приезда в Сингван. Пьяница, спекулянт… О Тонхак быстро его раскусил, да тут ещё жена помогла…
Начальник спрятал сандалии в стол, но сам на место не сел, а принялся ходить по комнате взад-вперёд. Казалось, он хочет что-то сказать и не знает, с чего начать разговор. Наконец он решился, подошёл к матери Мёнгиля:
— Простите меня, я знаю, мой вопрос причинит вам боль… Скажите, как звали вашего первенца?
— Что?!
Мать Мёнгиля растерянно поднялась со стула.,
— Видите ли, тут материалы допроса О Тонхака…
— Его… его звали Окчхоль,— перебила начальника мать Мёнгиля. Из глаз её хлынули слёзы.
— Садитесь, пожалуйста. Расскажите о нём подробнее.
Он снова усадил её на стул, сел рядом. Поминутно всхлипывая, вытирая рукавом слёзы, она рассказала о том, каким здоровым ребёнком рос вначале Окчхоль, как он вдруг заболел и О Тонхак устроил его в больницу, как через несколько дней малыш умер, как сожгли его труп…
— Так вы не видели трупа своего сына? — переспросил начальник.
— Врач сказал, что умерших от заразных болезней сжигают… Скажите…— мать Мёнгиля тревожно всматривалась в лицо начальника,— скажите, почему вы спрашиваете меня об Окчхоле?
Вместо ответа он задал новый вопрос:
— Вы, наверное, до сих пор помните лицо сына?
— Ему был годик, когда он умер. Но ведь я мать!
Она ждала, вся дрожа как натянутая струна. Ждала чего- то неизвестного ей самой, может быть чуда.
— А не было ли у вашего сына родимого пятна или особой черты в лице? — настойчиво расспрашивал начальник.
Он смотрел ей в глаза, словно стараясь помочь вспомнить. И она вспомнила.
— Есть!.. Есть!..— крикнула она вдруг.— Когда он болел… умирал… батраки сказали: надо сделать прижигание. Отец делал… На груди у него остался след.
Мать Мёнгиля смотрела куда-то вдаль, мимо сына, мимо начальника. Казалось, она видит своего несчастного малыша, того, которого так жестоко отняла у неё судьба.
— След, говорите, остался? — с удовлетворением переспросил начальник.
Он встал. Лицо его было спокойно, уверенно. Мать Мёнгиля поднялась вслед за ним.
— Обождите немного.