– Воля ваша, а только оторопь меня берет от того, что видел. Бесовщиной попахивает! После такого знамения поляки штурмовали Троице-Сергиеву лавру. До смерти этот ад не забуду.
Поп развернулся и, не оборачиваясь, пошел прочь из монастыря. Притихший и благообразный здоровяк из Кологрива, совсем недавно интересовавшийся границами лечебного применения мощей преподобного Авраамия, проводил его растерянным взглядом, почесал в затылке и вернулся в очередь за благословением. Здесь никто не бежал, никто не спешил и не лез вперед. Чем выше человек в очереди поднимался по ступеням, тем больше осознавал торжественность и значимость момента. И вот уже он просил благословения у владыки, благоговейно подставляя свой лоб под крестное знамение и трепетно целуя его руку и плечо. За ним шел его собеседник, а за ним еще и еще люди, конца и края которым не виделось даже за открытыми воротами монастыря.
Отец Феона, наблюдавший за движущейся массой людей, скорее из иноческого смирения, нежели по причине природного любопытства, тем не менее не упустил из виду более чем странную фигуру возникшего вдруг в толпе человека. Человек был запахнут в темно-серую епанчу с глубоким капюшоном, целиком скрывавшим лицо. Незнакомец властно и жестко, растолкав людей на верхней площадке, не крестя лоб, поцеловал десницу Арсения Элассонского и, незаметно от посторонних глаз, вложил в ладонь архиепископа записку. От цепкого взгляда отца Феоны не ускользнул как факт передачи записки, так и реакция архиепископа на такое удивительно наглое поведение.
Элассонский только заглянул под капюшон, вздрогнул от удивления и едва заметно кивнул головой. Незнакомец выпрямился и, не дожидаясь благословения архиепископа, по-военному быстрым шагом направился прочь. Что-то в фигуре незнакомца, его манере держаться и двигаться показалось иноку неуловимо знакомым. Да к тому же он готов был поклясться, что под плащом незнакомец прятал саблю. Все это заставило Феону выйти из толпы клириков, чтобы проследить за странным «богомольцем». Но едва он отделился от толпы, как на него всем весом своего тела навалился здоровый мужик с разорванной верхней губой, из-за чего лицо его казалось застывшим в кривой, злобной ухмылке.
Налетев на инока и едва не сбив его с ног, мужик рассыпался в извинениях, не отпуская Феону от себя, и, как показалось, всеми силами закрывая ему обзор своей богатырской грудью.
– Прости, честной отец, засмотрелся, лопни мои глаза, – прошепелявил он грубым голосом.
– Бог простит, сын мой, – с нетерпением ответил монах, пытаясь заглянуть за плечо нахального мужика. Но тот словно специально двигался именно так, чтобы закрыть Феоне обзор. Наконец иноку удалось освободиться от навязчивого прихожанина. Он оглядел толпу на площади, но человек в епанче исчез. Словно сквозь землю провалился!
Глава 8. Пир
В большом сводчатом зале, расписанном яркими фресками на библейские темы, стояли столы, накрытые белоснежными скатертями. Составлены они были в форме буквы «П», что соответственно делало главным стол, образующий верхнюю перекладину буквы. Предназначался он для архимандрита и его почетных гостей. Остальные присутствующие должны были рассаживаться по наружной стороне столов, согласно раз и навсегда установленному иерархическому порядку. После общей молитвы архимандрит Паисий торжественно и величаво проследовал на свое привычное место, под иконой Богородицы. Вместе с собой он посадил только Глеба и Авдотью Морозовых. Остальные, суетясь и перешептываясь, стали искать свои места, опасаясь сесть не туда, куда надо, ибо любое пересаживание от начала в конец стола влекло за собой потерю лица, неимоверный стыд и кровную обиду. Первое время за столами перешептывались и сплетничали по поводу отсутствия на пиру владыки Арсения, но архиепископ лично развеял слухи, явившись на пир и подняв первый кубок за процветание обители. После чего, извинившись перед гостями, ушел, сославшись на усталость и недомогание. Вряд ли его оправданиями остался доволен молодой царедворец Глеб Морозов, глаза которого налились кровью после услышанного. А вот архимандрит, наоборот, испытал плохо скрываемое облегчение. Ему уступать верховенство на пиру и свое место за столом Арсению Элассонскому по какой-то причине совсем не хотелось.
Феона и Прокопий скромно сели в самый дальний конец пиршественного зала, но сразу же к ним подошел кутник, распоряжавшийся трапезой, и от имени архимандрита и его гостей предложил монахам пересесть ближе, к явному неудовольствию и глухому ропоту некоторых духовных чинов из местной братии. Впрочем, поскольку требование исходило непосредственно от отца настоятеля, то ворчание – это все, чем недовольные могли ответить в данной ситуации. Меж тем, подчиняясь молчаливой команде отца-кутника, мгновенно продублированной помощниками, пир начался. Вокруг гостей суетились чашники и подчашники, трудники несли к столам первую подачу, которая по старинной русской традиции состояла в основном из закусок. В мгновение ока на столах появилась кислая капуста с сельдями, рядом в качестве закуски к закуске же стояли блюда с икрой в разных видах: свежесоленая белая, малопросоленная красная и черная крепкого просола. Подавали икру с перцем и изрубленным луком, сдобренную уксусом и прованским маслом. Дополняли икру различные балыки и провесная вяленая лососина с белорыбицей. К этой рыбе подавали ботвинью. А на подходе уже была рыба паровая и жареная! И это была только первая подача, а таких подач должно было быть никак не меньше пятидесяти. Несли на столы после этого изобилия закусок сборную уху с тельным в форме разнообразных фигурок, кальи из лосося с лимонами, белорыбицы со сливами и стерляди с огурцами. Горами лежали на подносах пироги с пирожками с различными начинками. А впереди были еще подачи с мясом и дичью. Среди них жареные зяблики с солеными лимонами, тетерева со сливами, индейка под шафрановым соусом. Стояли на столах различные меды. Белые меды в серебряных сосудах, красные – в золотых. Некоторые из них были весьма хмельными, и пить их стоило с большой осторожностью, дабы не опозориться и не упасть под стол во время пиршества. Были и виноградные вина из немецких, венгерских да греческих земель. Вели себя при этом гости и сами монахи вполне чинно и степенно, как и подобает вести себя в святой обители. Говорили вполголоса и только на полезные для духовного подвижничества темы. В основном истории носили нравоучительный характер с обязательным моральным акцентом в конце. Прерывались такие рассказы только заздравными тостами и хвалебными песнопениями, коих на пиру, впрочем, произносилось вполне достаточно. Так что волей-неволей, но гости ближе к концу праздничной трапезы, изрядно продегустировав крепость и вкус монастырских медов, пребывали в состоянии довольно приподнятом и возбужденном, что только добавляло красочности в их истории. Феона сидел в окружении одной такой слегка перевозбужденной крепкими вишневыми медами группы, где тон задавал иеромонах Варнава, наместник соседнего Железноборовского монастыря. Его историям, казалось, не будет конца. И все бы ничего, но говорил он при этом слишком нудно, неинтересно и медленно. Да еще, к несчастью, не выговаривал несколько важных для правильного произношения букв русского алфавита.