– Слушай, весь день только пиво, нет ли у нас чего-нибудь... После боёв так есть охота, – ловко ушёл от разборок школяр. Хозяйка комнаты пихнула его в спину, и Тарас понял, что на этот раз успел вовремя. На столе дымилась сковородка, полная восхитительной смеси жареной картошки и лука со свининой. В баночке томилось несколько соленых огурцов. Зная манеру своего парня, Варя не стала перебарщивать с сервировкой – отложила себе немного аппетитного жарева, пододвинула ему сковородку и пошла ставить чайник. Стол между тем оставался в поле зрения хозяйки. За несколько мгновений её отсутствия Тарас дважды промахнулся – его наглая вилка вместо сковороды скользнула в тарелку и подцепила там кусочек поподжаристей.
– Ай-ай-ай, – попыталась укорить его Варька, но это плохо получилось.
– Чего, картошки жалко? – уничижительно спросил Тарас.
– Да нет, не жалко, но...
– То есть не жалко? – снова спросил Тарас, цепляя ещё кусок для верности. – Мне ведь нужно силы восстанавливать.
– Не жалко. Мне для крокодилов ничего не жалко.
– Ну, вот я и взял. Я знал, что тебе не жалко. Мне нужно понажористей питаться, – объяснил школяр.
– Мне для тебя и полной сковородки не жалко. – С этими словами Варвара взялась за деревянную ручку и замахнулась на Тараса так, что школяра и стол щедро обсыпало картошкой.
– Огурчик хочешь? – как ни в чем не бывало спросил Тарас, невинно хлопая ресницами. В пальцах у него крутился зелёный огурец в пупырышек, на волосах лежали два поджаристых ломтика.
– Совести ни на ноготь. – Варя шмякнула об стол сковородкой, смахнула с Тараса картошку и впихнула её ему в рот. – Ешь, крокодил. Понажористей.
Школяр, жуя, сгреб все, что ещё было возможно, в зону активности своей вилки, быстренько порезал огурец и проложил его кружки по краешку, а затем щедро отложил Варваре почти половину.
– Понял. Сделал глубокие выводы. Три дня мою посуду. Аки пчёл.
Варя только вздохнула. Тарас благостно открыл рот наподобие птенца. Варька пихнула туда кусок картошки. Благодарно жуя, Тарик подтянул себе свининки.
– А будешь дальше шляться со своим Никитой... – Его подруга попыталась развить локальный успех.
– Лебёдушка, закрой свой клювик, – безмятежно сказал Тарас. Дожевал кусок, вытер губы и поцеловал Варькино плечо, с которого уже стянул халатик. Та возмущенно его отпихнула и независимо уселась на кровать.
Закинув ногу на ногу.
В результате горячее доели холодным.
Глава 20
На практике отрабатывали пальпирование струн. Уловить нюансы столь тонкого движения очень сложно, но в Колледже существовал особый кабинет. В центре на специальном возвышении инструктор показывал тему. А его активированные ощущения передавались каждому из находящихся в классе школяров. Повторить, однажды почувствовав, намного проще. Подключалась так называемая мышечная память.
Аффектация внимания, теплый шарик, колючий шарик, растереть руки, сложить их лодочкой, медитационный вдох, выдохнуть холодом, мысленно напиться, пальцовка, перещелк... И вот она, под ногтем... Соскочила. Тарас взмок, но со второго раза как будто получилось. По третьему получилось точно. Кроме всего прочего, такая «молчаливая» практика хорошо сохраняла информацию – объяснить это движение словами было практически невозможно.
Когда школяр почувствовал, что струна отработана, он зафиксировал пасс специальной иглой – для этого требовалось проколоть палец, выдавить каплю крови, смешать с радужным порошком и втереть в дёсны. Поначалу пёстрый или бесцветный порошок постепенно набирал определённый цвет, с каждым годом становившийся всё более отчётливым. У Тараса и Никиты это были фиолетовый, лиловый, иногда сиреневый оттенки.
Школяр осмотрелся. Кроме него, с заданием справились ещё трое. Остальные продолжали пальпировать, сосредоточенно глядя на инструктора.
Следующим по расписанию было право.
– Одно из основных отличий рабства второго рода – это отдаленная от конкретных людей «книжная законность». Многие государства Европы прошли через это убожество. Указы, подуказы, толкования к ним множатся и составляют десятки, сотни специальных томов. Разобраться в них простому человеку невозможно, потому появляется каста профессионалов, «специалисты», которые не занимаются более ничем другим. Так называемые юристы. Это особый цех, защищенный не только профессиональной этикой, как любая специальность, но и законом, поскольку именно эти ребята курируют его толкование. Простой человек в суд почти не ходит – понимает, что свои интересы надо защищать самому, а государство в этом деле не помощник. Любому государству до простого человека дела нет. И нашему тоже. Почему? – Лектор указал рукой на длинноволосую девушку, та с готовностью подскочила.
– Потому что государство заботится о своих интересах, как и положено любой системе, желающей сохранить самое себя. Интересы холопов защищаются только в том случае, если совпадают с интересами государства.
– Правильно, – кивнул лектор. – Но сегодня приходится слышать и другое мнение. Мол, мировой судья – это слишком просто, присяжные линча не всегда разбирают нюансы и руку отрубить могут вовсе не тому человеку, который виноват. И это действительно иногда происходит.
– Сплошь и рядом, – буркнул рыжий школяр на первой парте.
Лектор, явно настроенный на дискуссию, жестом предложил ему подняться. Тот встал.
– Сплошь и рядом несправедливость. У нас рыцари руки рубят за малейшее что угодно. Ковригу хлеба спёр – виноват. И всю жизнь без руки. А ваши присяжные линча, то бишь местная толпа, недавно чуть не повесили парня, который просто попал под раздачу. Убийца удрал, а пацан курицу резал и вышел с ножом, да руки в крови. И всё. Потом, правда, разобрались, выпустили. Так он за два часа седой стал, и глаз у него дергается, дружок мой, со двора. Разве так можно?
– Очень хорошо. Интересно, а что бы вы подумали, преследуя душегуба, которого, как я понял, увидеть никто не успел, и наткнувшись на мужчину с окровавленным ножом и руками? И мировая пауза сработала – парня отпустили. Седые волосы в такой ситуации не самый худший результат. А насчет ковриги хлеба, сударь, так у нас в городе можно не только хлеб, всё что угодно на прилавках на ночь оставлять, что на базарах и делают каждый вечер. Только плёночкой от дождя прикрывают. Можно одежду сушить и не бояться, что её утащат. Коляски детские не воруют вообще никогда. И ещё много чего можно, о чем вы не задумываетесь, поскольку это для вас привычно, а это, молодые люди, далеко не везде так. И несколько отрубленных рук – у воров или бандитов – это не слишком высокая плата за спокойствие в городе.
– Все равно. Всего не предусмотришь, мировой судья может столкнуться с ситуацией, которую можно истолковать двояко. И непонятно, как правильно. Вот в римском праве все было расписано до мелочей, до малейших нюансов. И все работало. И поговорка у них была классная – пусть Рим горит, но торжествует юстиция.
– Отлично. Сядьте пока, сударь, будем разбирать ваше возражение по пунктам. Действительно, многим наша система судопроизводства кажется слишком простой.
– Да её вообще не существует!
– Я же попросил вас сесть, юноша. Прерывать старших очень невежливо, и в следующий раз я напомню об этом совсем иначе. Итак. Приговор местных присяжных считается окончательным и выносится незамедлительно. Приговор может быть любой. Жениться на обесчещенной девушке – если она сама, конечно, приемлет такой вариант, отрубить насильнику голову либо что-нибудь другое, отправить на арену во искупление, на общественные работы, штраф в пользу общины, штраф в пользу пострадавшего – присяжные линча разбирают дело сразу и за один-единственный день. Присяжных выбирает общество, это уважаемые люди, и всякая месть в их адрес считается позорной, почти как месть в отношении родителей. В случае спорных ситуаций, когда дело требует дополнительного расследования или спровоцировано стражей, в дело вступает мировой судья. Он защищен должностным заклятием и также никогда не является объектом мести, к чему вы все давно привыкли, а это важно, и не везде это так. Судья решает любое дело «по справедливости». Судья знает множество местных нюансов, знает подноготную района, в котором живет, и его решение обычно, – лектор поднял руку, останавливая рыжего паренька, что пытался что-то сказать, – все-таки соответствует общественным понятиям о справедливости. Наибольшие нарекания здесь вызывают широкие права судьи. Практически он единолично решает, виновен человек или нет. Конечно, остаются недовольные. Иначе бы не было этой самой спорной ситуации. Альтернативой выступает сложный, многотомный закон, который предписывал бы то или иное наказание за каждый проступок, учитывая, как в римском праве, всё до мелочей. Звучит неплохо. Но на практике, напомню, Рим всё-таки сгорел. И подобное крючкотворство – один из признаков упадка государства. Попытка всё регламентировать вовсе не добавляет справедливости, она её душит. Чем сложнее закон, тем труднее в нем разобраться. Огромное количество молодых и здоровых людей, вместо того чтобы работать на пользу общества, будут изучать и трактовать законы. Они потратят на это всю жизнь, у них не будет другой работы, они повиснут на шее общества увесистым балластом, поскольку люди это умные и жить предпочитают хорошо. Проще говоря, кушать они будут то, что приготовили другие. А они будут истолковывать спорные ситуации. И в конечном-то итоге всё равно истолковывать закон будет конкретный человек со всеми своими слабостями и пороками! Только в нашей стране он честно берет на себя ответственность за решение, он может быть проверен заклятием лжи, наказан и даже сослан на арену. Редко, но среди судей попадаются проходимцы. А в многотомном книжном праве юрист, истолковывая противоречивые параграфы, уходит от ответственности, прикрываясь той буквой закона, которая выгодна ему в данный момент. Поверьте мне, в целом это омерзительно. Истина никого не интересует. Человек может получить чудовищное наказание за ту же ковригу хлеба или, наоборот, выйти на свободу после убийства, да ещё так, что к нему не будет никаких претензий. В конечном итоге таким законом просто управляют деньги.