Часть меня — наверное, тоскующая по прошлому — хочет взять и рассказать Ренни о том, что я собираюсь сделать. Ей бы это понравилось. Уверена, уж она-то придумала бы множество жутких и извращенных способов напакостить Алексу. Я бы не додумалась до них и за миллион лет. Но, конечно же, я ничего ей не рассказываю. Потому что, когда мы покончим с Алексом, следующая на очереди будет именно она.
А пока мне просто нужно сохранять спокойствие. Чем более нормальной я буду выглядеть в глазах других, тем меньше шансов, что они заподозрят о моем участии. Это очень важно. Никто не должен ни о чем узнать. Никогда.
— Поехали ко мне на ужин, там все и решим? — предлагает Ренни.
— С радостью, — улыбаюсь я.
Я оставляю свою машину на школьной парковке, и Ренни отвозит меня на джипе к себе. Комплекс, где она живет, называется «Чайки». Вывеска с его названием подсвечена софитами, a возле парадного входа красиво высажены цветы и большие кусты армерии. Но стоит вам пройти к воротам, как все становится гораздо хуже. Раньше нужно было набирать код, чтобы зайти внутрь, но ворота сломаны вот уже целое лето и теперь просто закрываются с помощью веревки. С тех пор как прошлой весной в «Чайках» было совершено несколько ограблений, моему папе не нравится, что я прихожу сюда.
— Кто-то должен починить эти ворота, — замечаю я, когда мы проезжаем через них, а потом достаю из сумочки виноградный леденец, разворачиваю и предлагаю Ренни лизнуть его первой. Она качает головой, а я добавляю: — Это ведь небезопасно. Сюда любой может войти.
Ренни пожимает плечами.
— У нас ужасная управляющая компания. Помнишь, сколько им понадобилось времени, чтобы починить душ? Мама поговаривает, что в конце этого года хочет переехать с острова.
— Серьезно? — перестав сосать леденец, спрашиваю я.
— Ну здрасьтe! Она ведь хотела переехать еще прошлой весной, когда нам подняли арендную плату.
Я помню. Мы тогда еще плакали и умоляли мисс Хольц изменить свое решение. Мы даже предложили ей, чтобы Ренни пожила у меня весь выпускной год. И когда мисс Хольц увидела, насколько решительно Ренни настроена остаться, она сдалась.
— В общем, сейчас она встречается с парнем, который живет на материке. Рик ресторатор, — скорчив лицо, произносит Ренни. — Он владеет закусочной или чем-то таким же убогим. Мама ездит к нему каждые выходные и тратит кучу денег на паром. Она уже подумывает о том, чтобы пройти курсы и стать агентом по недвижимости. Уверена, она разорвет договор аренды на свою галерею еще до начала июня.
— Но твоя мама очень любит галерею.
— Да, любит, но с недавних пор у нас стало слишком туго с финансами. Не забывай, что мне только что исполнилось восемнадцать, а это значит, конец алиментам от ПГ.
Я молчу — никогда не знаю, что сказать, когда она упоминает своего отца. Он оставил их, когда Ренни было три года, и с тех пор она видела его всего дважды. Раньше он звонил на ее дни рождения, но после того, как снова женился и завел детей, перестал. Сейчас он живет где-то в Аризоне. Ренни очень редко о нем говорит, а если делает это, то всегда называет его ПГ — папаша-голодранец.
— Кажется таким нереальным, — вздыхает она, — что, когда в следующем году в колледже у нас наступят каникулы в честь Дня благодарения, мы уже не будем жить в десяти минутах друг от друга, нас будет разделять океан.
— Но ты ведь переезжаешь не в другую страну, — замечаю я, чувствуя облегчение от того, что она больше не говорит о деньгах или своем отце. — Поездка на пароме — не такая уж и большая проблема.
— Это огромная проблема, и ты сама это знаешь, — отвечает Ренни. — Все изменится.
Я думала об этом еще до того, как между нами все пошло наперекосяк. Поступив в колледж и уехав, мы расстанемся и уже перестанем нуждаться друг в друге. Может, оно и хорошо. Если Ренни не будет тут на каникулах, все станет гораздо проще.
Жилой комплекс состоит из трех одинаковых строений, расположенных вокруг маленького бассейна посреди двора. Мы обходим его по пути к входу в здание, где живет Ренни. За все время я так ни разу и не заходила в этот бассейн. Мне кажется странным плавать под кухонными окнами сотен людей. К тому же мой бассейн все равно раза в три больше этого. Поэтому мы всегда плаваем у меня.
Ренни шарит у себя в сумке, пытаясь найти ключи, как вдруг дверь в ее квартиру открывается и появляется мисс Хольц с гладкими, красиво уложенными феном волосами. На ней серо-белое платье с запахом, крупные бусы и серебряные серьги-кольца.
— Как я выгляжу? — спрашивает она, кружась перед нами.
— Очаровательно! — прищурившись, отвечает Ренни. — Но тебе нужна другая помада. Поярче.
— А еще вы, кажется, забыли про ценник, — замечаю я, после чего подхожу к буфету, достаю из шкафчика ножницы и срезаю бирку.
— Нужно рассказать твоей маме об этом магазине, Лилия, — говорит мисс Хольц. — В нем такие скидки на дизайнерскую одежду. Только посмотри на ценник, это пятисотдолларовое платье Дианы фон Фюрстенберг я купила всего за шестьдесят баксов!
— Я же говорила, мам. Этому принту вот уже два года, — недовольно ворчит Ренни. — Правда, Лил?
— Не знаю, — отвечаю я, хотя подруга права. У моей мамы такой же принт, только на блузке, но она уже давно ее не носит. — Оно отлично на вас смотрится.
— Спасибо, милая. — Мисс Хольц притягивает меня к себе и расцеловывает в обе щеки. — Ой, девочки, вы должны заехать в галерею. Сегодня я выставляю одного замечательного местного художника, который делает витражи с изображением воды. — Наверное, ни я, ни Ренни не выражаем особого энтузиазма, поэтому она добавляет: — Я позволю вам выпить немного вина, если вы пообещаете сидеть в подсобке и не высовываться.
— Мы подумаем, — говорит Ренни, тайком бросая на меня взгляд, в котором ясно читается: «Ни в коем случае». И алкоголь тут не поможет. Во-первых, вино там отстойное. А во-вторых, у Ренни под кроватью спрятаны как минимум три бутылки ванильной водки. Ей подругу снабжают бармены из «Бабочки».
Мисс Хольц заказывает нам по половинке пиццы: с грибами и луком для Ренни и с сыром для меня. Мы уходим в комнату Ренни, чтобы, пока ждем, накрасить ногти. Я выбираю светло-розовый оттенок «Пуанты». Он настолько бледный, что кажется почти белым. Ренни делает свой выбор в пользу ярко-оранжевого «Ча-ча-ча». Когда лак на ее ногтях высыхает, она уходит в душ, а я плюхаюсь на кровать.
В комнате Ренни целая стена посвящена нашей дружбе. На ней висят также фотографии Эшлин, Рива и всех остальных, но центральное место отведено нам. Вот эти снимки мы сделали когда-то в фотобудке на выставке, а эта открытка с изображением нью-йоркского метро, куда нас возила моя мама на мой четырнадцатый день рождения. Бродвейская программка из того же путешествия. Мне грустно смотреть на эти воспоминания, которые кажутся таким далеким прошлым.
Тут в дверь просовывает голову мисс Хольц и говорит:
— Пицца уже здесь, Лил.
— Хорошо, — радостно сверкнув улыбкой, отвечаю я. — Спасибо, Пейдж. — Мне немного неловко обращаться к маме Ренни по имени, но она всегда на этом настаивает.
Вместо того чтобы уйти, она прислоняется к дверному косяку.
— Я так рада, что ты сегодня пришла. Знаешь, я только утром сказала Ренни: «Что-то я не видела мою Лилию целую вечность!» — Прошла всего неделя, и это не было бы странным, если бы мы с Ренни чуть ли не жили вместе. Вот сколько времени мы обычно проводим друг с другом. Между нами повисает молчание, и я не знаю, ждет ли мисс Хольц от меня каких-то объяснений, но потом, весело рассмеявшись, она продолжает: — Не волнуйся, милая! Я не злюсь на тебя, потому что знаю, как вы заняты в школе и на тренировках.
Я киваю, будто дело именно в этом.
— Ты же знаешь, что я люблю тебя. Ты моя любимица из всех друзей Ренни, милая. Я просто хочу, чтобы вы, девочки, так и оставались близкими подругами.