А перед глазами — четыре сосенки, на которых имена братьев Гончаровых…
Я опустился на колени перед этими деревцами и заговорил с ними, как это делают старожилы эвенкийских племен на таежном Васюгане, которые до сих пор убеждены, что дух умершего не оставляет живых бесследно, он переселяется в дерево, под которым покоится прах, помогает помнить о традициях племени, подсказывает молодым, как вести счет годам, предупреждает о перемене погоды, ориентирует по сторонам света. Дерево чувствует приближение к нему добрых и злых людей, с ним можно разговаривать, делиться думами, заботами, радостями, и на все это оно отвечает то нежным шелестом хвои, то грустной тишиной…
Разумеется, я не верю в духов, вселяющихся в деревья, но когда склонился перед сосенками с именами братьев Гончаровых, мне показалось, что в эту минуту на них заискрились слезинки прозрачной смолы, заискрились блеском янтаря приветливо и грустно.
— Где же вы сложили свои головы, герои?
Павел Васильевич погиб под Москвой в декабре сорок первого, Игнат Васильевич и Михаил Васильевич в октябре сорок второго под Сталинградом, Антон Васильевич в сорок пятом под Берлином…
Так застолбила дорогу Победы от Москвы до Берлина семья листвянского колхозника Василия Гончарова. Над могилами павших под Москвой, Сталинградом и Берлином стоят памятники. На них среди других имен имена братьев Гончаровых, а здесь, в Листвянке, их увековечили живые деревья. И вместе с ростом этих деревьев будет все глубже и глубже укореняться в сердцах и сознании новых поколений листвянцев, не знающих старения и усталости, память о погибших на войне земляках, расти и крепнуть любовь и преданность Родине, во имя которой отдали свои жизни братья Гончаровы, сыновья Михаила Ильенко — Петр, Иван, Илья, Павел, Сергей, обозначенные в списке под номерами с 21-го по 25-й, и пятеро Черкашиных — Гавриил, Сергей, Василий, Михаил, Андрей.
Дочитываю список листвянцев, погибших на фронтах Великой Отечественной войны:
«43. Шевцов Николай Иванович,
44. Шкевидов Андрей Михайлович».
Подумать только, из деревеньки в пятьдесят дворов война выхватила безвозвратно сорок четыре земледельца. Сорок четыре, да каких…
— Как же выжила без них Листвянка?
— Восполнить такой урон хлеборобов и за десять лет Листвянка не смогла. И когда довоенные дети стали взрослыми, только тогда открылась возможность возродить хозяйство, преобразить Листвянку…
Так объяснили мне сорокалетний председатель колхоза Николай Иванович Сицуков и председатель сельсовета Федор Михайлович Равцов, среднего роста, смугловатый сибиряк, рожденный тоже накануне войны.
Беседуя с ними о прошлой и сегодняшней Листвянке, я, естественно, не мог обойти очень важную, на мой взгляд, проблему нашего времени — рождаемость. И тут же получил весьма интересную справку.
— До семьдесят четвертого года, — сказал председатель сельсовета, — рождаемость в Листвянке горько вспомнить: в три года один ребенок. А вот с семьдесят четвертого по сентябрь восьмидесятого — пятьдесят пять новорожденных. Наиболее «урожайными» были годы семьдесят шестой — десять новорожденных — и семьдесят девятый — девять. Детской смертности не было! За эти же годы зарегистрировано более тридцати браков.
— А разводов? — спросил я.
— Один в семьдесят пятом. Сошлись, что называется, на вокзале перед поездами в разные концы… Деревня не город, здесь, как на чистой воде, каждая невеста и каждый жених приглядываются друг к другу почти с пеленок. Сошлись, так нечего в разные характеры играть. А хитрить на глазах сельчан совесть не позволит. У листвянцев в этом плане свои законы.
— Какие?
— Листвянские… Парни у нас как на подбор, рослые, работящие. И девушки той же листвянской породы, — вроде шутя уточнил председатель колхоза.
Разговор, начатый в правлении, продолжился за столом в квартире слесаря молочного комплекса Николая Петровича Загуменных и его жены Любови Петровны. Они рождены перед войной. У них два сына. Старшему двенадцать, младшему пять. Квартира из трех комнат — общая площадь 98 метров. Комнаты обставлены добротной мебелью из полированного дерева. Есть радиоприемник с проигрывателем, цветной телевизор, газовая плита на кухне, водопровод и телефон — все как в хорошо благоустроенной городской квартире.
— Телефон, вероятно, только для внутренней связи? — поинтересовался я.
— Почему? — удивилась Любовь Петровна. — В нашем колхозе пятьдесят пять квартирных телефонов, и с каждого хоть сейчас можно заказать Москву. Если наш Алексей Архипович еще раз полетит в космос, мы прямо отсюда будем держать с ним связь.