Выбрать главу

— Можно не торопиться, — заметил я.

— Можно растянуть и на два месяца, но к чему такая тягучка. Хватит двух выходных. В другие дни у меня не будет продыху.

Он замолчал, а мне послышалось продолжение фразы: «…нужен, потому и живу».

Утром Саша, сын Владимира Ивановича, красивый, чернобровый, почти двухметрового роста парень, прикатил к моему гаражу тележку с двумя баллонами газосварочного агрегата и оснасткой рихтовщика. Отец и сын сравнительно быстро отцепили помятые дверки, разобрали переднее сиденье, сняли коврики, и перед моими глазами четко обнажились искривления и перекосы днища. «Ремонту не подлежит», — вспомнились слова инженера станции техобслуживания, однако Владимир Иванович не собирался отступать от своего решения. Более того, он, как хирург перед операцией, сосредоточенно и сноровисто разложил инструменты вдоль борта, принялся помечать мелком разные точки днища, подсказывая сыну:

— Здесь прогрев, тут ставим растяжки, а здесь сначала разрежем, потом сварим…

Понимая знаки и жесты отца без особых пояснений, Саша прогрел огнем автогена одну искривленную полоску днища, затем вторую. Вслед за ним Владимир Иванович пустил в дело свои инструменты. В их действиях не было напряженности. Потрескивал синеватый штычок горящего газа, постукивали разнокалиберные молоточки, поскрипывали винты растяжки, и час за часом морщины на поверхности днища стали исчезать. Металл послушно выполнял их волю так, словно он был лишен упругости, податливо обретал первозданную форму.

— Вот так, — приговаривал Владимир Иванович после каждой перестановки растяжек. — А теперь, сынок, давай подлечим стойку, потом срастим — сварим вот эти косточки. — Он постучал молотком по изогнутой и надтреснутой подножке.

Работали они красиво, сноровисто — любо смотреть. Потоптавшись возле них до полудня, я пригласил их на обед.

— Что?! — возмутился Владимир Иванович. — Разве можно прерывать атаку на нейтральной полосе?

— Нельзя, — согласился я, не подозревая, что он ловит меня на этом слове.

— Нельзя… А вот был такой эпизод. Был в октябре сорок третьего при ночном штурме Запорожья. Рванулись мы вперед. Я с ручным пулеметом. На ходу строчу короткими очередями. Ручной пулемет не автомат, бьет резко. Как врежешь по замеченной цели, так, считай, ей конец. И вот бегу, строчу уже на нейтральной. Вдруг голос командира: «Стой, ложись!» Какой-то световой ориентир исчез из поля его зрения. Побоялся под огонь своих угодить. Ведь ночь. Слева пулеметы застрочили. И стоп. Нейтральная была пристреляна. Гитлеровцы засекли искры моего пулемета. Куда мне деваться? Припал в воронку от снаряда и смекаю: «Раз наша атака захлебнулась, значит, жди активных действий противника». Так и есть. Впереди замелькали черные точки. Искрятся автоматными очередями. Надо прикрыть отход своих. Расходую один диск, закладываю второй. От ствола жаром пышет. И тут, на нейтралке, где была прервана атака, меня и накрыло взрывом не то снаряда, не то мины. Сначала выбросило из воронки, а потом вроде на взлете поймал спиной осколок… Очнулся уже после взятия Запорожья в госпитале, откуда списали по чистой, без одного легкого… Вот так, перерыв на обед отменяется.

— Почему?

— Понимай как умеешь, если не заметил, что сейчас мы готовимся нанести решающий удар по самой упругой связке днища… А уж потом присядем. У нас бутерброды и термос с горячим чайком. Так, сын, или не так?

— Так, — согласился Саша, и мне осталось только одно — не мешать им.

Владимир Волохов, Владимир Волохов… Где-то на фронте, кажется, в дни боев после форсирования Северного Донца, я слышал это имя. Его упоминали на армейском совещании ротных агитаторов. И вспомнил. Ручной пулеметчик. При отходе на запасные позиции забыли про ручного пулеметчика, новобранца Владимира Волохова. Он остался в своей ячейке на опушке дубовой рощи. Молодой, верткий рязанский парень, сын рабочего. Его считали погибшим. Но он отлично владел ручным пулеметом и, оказавшись за спинами атакующих захватчиков, использовал всю мощь своего оружия. Губительным огнем с тыла дырявил спины захватчиков, принудил их прижаться к земле и затем, кочуя с пулеметом по опушке дубравы, не давал им подняться до тех пор, пока наши не собрались с духом и снова не взяли оставленные позиции. Отважный пулеметчик был ранен, но со своим пулеметом не расстался и с поля боя не ушел.

В дни боев в Донбассе и на подступах к Днепру, в частности перед Запорожьем, гитлеровские автоматчики часто переходили в контратаки под прикрытием мощных «тигров». Наши стрелковые роты порой демонстративно отходили назад, оставляя в перелесках и дубравах засады кочующих ручных пулеметчиков. Они пропускали танки и косили с тыла и флангов автоматчиков. Такая тактика наших стрелковых рот нанесла большой урон противнику.