Вот уже остался позади справа польский населенный пункт Гнищув. Это случилось в седьмом часу утра 20 июля 1944 года. А к десяти часам уже два корпуса 8-й гвардейской армии — той самой, чьи части сдержали бешеный натиск врага на улицах Сталинграда, затем сражались в Донбассе, штурмовали Запорожье, брали Одессу и Ковель, — овладели плацдармом на западном берегу Буга на фронте протяженностью до пятнадцати километров.
Впереди Люблин, Люблинская возвышенность. Там наверняка мощные узлы обороны противника, прикрывающие подступы к Висле, к центру Польши. Надо бы остановиться, осмотреться, еще раз побеседовать с личным составом рот и батальонов о том, что волновало политработников, — не ронять чести советского воина в соседней стране.
Следует подчеркнуть, что гуманизм советского воина проявился в первую очередь в его беззаветной и беспощадной борьбе против гитлеровских захватчиков. В борьбе тяжелой, изнурительной. Сохранятся ли в душах людей те силы, которые помогали им находить дерзкие решения, бросаться в огненную круговерть, рисковать собою ради изгнания ненавистных захватчиков с родной земли? Ведь эта цель достигнута, пусть дорогой ценой, но достигнута! Надо ждать, люди осмотрятся и, пораздумав, спросят: в чем смысл наших усилий? Теперь впереди земли соседей, и борьба за их освобождение от фашистов потребует новых, и притом немалых, жертв… Но нельзя, нельзя оставлять врагу надежду задержаться в Польше и спастись от полного разгрома. Прочь усталость, прочь сомнения… Вперед, вперед!
Темп движения к Люблину все нарастает. А там, где обозначаются очаги сопротивления, без промедления вступают в дело орудия, минометы, танки…
Еще на восточном берегу Западного Буга политработники и командиры внушали личному составу рот и батальонов: быть учтивыми в отношении населения освобождаемых сел и городов Польши, не нарушать установившихся в них порядков. Особо обговаривали условия обращения с пленными солдатами и офицерами: «Мы побеждаем противника не безрассудной жестокостью, а умением воевать».
— Понятно, лежачих не бьют. Даже фашистов, — отвечали на это гвардейцы. — Хоть и трудно, но так будет.
Тогда же была замечена резкая перемена в поведении гитлеровских солдат на поле боя. При отступлении они, почуяв прицельный огонь наших пулеметов в спины, падали без малейших признаков жизни. Но по опыту многих боев мы знали: так не бывает. Мгновенная смерть всего организма — редкое исключение. Даже прошитый прицельным выстрелом в голову человек сразу не падает, а продолжает какие-то доли секунды бежать или валится навзничь, вскидывая руки, корчась. Лишь в кино падают на поле боя замертво. Значит, солдатам Гитлера приспела пора играть в мертвецов, чтобы остаться живыми.
За Бугом гвардейцы захватили более сотни фашистских солдат и доставили их на пункт сбора пленных. Там их кормили из общей полковой кухни, делились с ними куревом. Коли сдался в плен, смотри и запоминай, какие мы отходчивые, как умеем укрощать в себе зло и чувство мести…
Казалось, можно не возвращаться к этому разговору.
Но вот группа разведчиков полка вернулась из одной деревни без «языка».
— В чем дело, почему не выполнили задачу?
Молчат разведчики.
— Где «язык»?
— Без «языка» здесь обойдемся, — обмолвился один из разведчиков. — Надо отводить полк в сторону от этого ада, иначе ни одного пленного до конца войны никто не будет брать.
Ад располагался недалеко от Люблина. Это был Майданек. Огромный массив болотистой земли, обнесенный колючей проволокой в три ряда. Над ними — сторожевые вышки с пулеметами. Лагерь смерти, где были истреблены — нам стало известно об этом тогда же от местных жителей — сотни тысяч мужчин, женщин, детей. Гитлеровцы ежедневно пригоняли сюда тысячные толпы людей, и никто из них не возвращался. Будто бездонное болото поглощало их бесследно… Бетонированные дорожки горбились между бараками — блоками с окнами за решетками. Над отдельными постройками маячили трубы. Под ними, в полуподземных сооружениях, укрывались печи, много печей… Здесь же грудились склады, заполненные тюками и матами из женских волос. Невдалеке теснились три детских блока. Возраст детей было трудно установить — все лежали неподвижно, но еще дышали. Ни один не мог подать голос. Молчаливые жертвы голода. Сыро, душно, смрадно.
— Детей стали выносить на воздух, — докладывал командир роты разведки. — На моих руках двое. Выношу их из блока и тут же замечаю — моя гимнастерка стала серой. Ординарец схватил метелку и принялся сметать… нет, не пыль, а — будь прокляты фашисты! — вшей.