и я кричала: «Здравствуй, мой хороший!
Вина отведай, хлебом закуси».
— А кто он был? Богат он или беден?
В какой он проживает стороне? -
Смеялась я: — Богат он или беден,
румян иль бледен — не припомнить мне.
Никто не покарает, не измерит
вины его. Не вышло ни черта.
И все же он, гуляка и изменник,
не вам чета. Нет. Он не вам чета.
О, еще с тобой случится
все — и молодость твоя.
Когда спросишь: «Кто стучится?» -
Я отвечу: «Это я!»
Это я! Ах, поскорее
выслушай и отвори.
Стихнули и постарели
плечи бедные твои.
Я нашла тебе собрата -
листик с веточки одной.
Как же ты стареть собрался,
не советуясь со мной!
Ах, да вовсе не за этим
я пришла сюда одна.
Это я — ты не заметил.
Это я, а не она.
Над примятою постелью,
в сумраке и тишине,
я оранжевой пастелью
рисовала на стене.
Рисовала сад с травою,
человечка с головой,
чтобы ты спросил с тревогой:
— Это кто еще такой?
Я отвечу тебе строго:
— Это я, не спорь со мной.
Это я смешной и стройный
человечек с головой.
Поиграем в эту шалость
и расплачемся над ней.
Позабудем мою жалость,
жалость к старости твоей.
Чтоб ты слушал и смирялся,
становился молодой,
чтобы плакал и смеялся
человечек с головой.
Нас одурачил нынешний сентябрь
с наивностью и хитростью ребенка.
Так повезло раскинутым сетям'-
мы бьемся в них, как малая рыбешка.
Нет выгоды мне видеться с тобой.
И без того сложны переплетенья.
Но ты проходишь, головой седой
оранжевые трогая растенья.
Я говорю на грани октября:
— О будь неладен предыдущий месяц.
Мне надобно свободы от тебя,
и торжества, и празднества, и мести.
В глазах от этой осени пестро.
И, словно на уроке рисования,
прилежное пишу тебе письмо,
выпрашивая расставанья.
Гордилась я, и это было зря.
Опровергая прошлую надменность,
прошу тебя: не причиняй мне зла!
Я так на доброту твою надеюсь!
СЕНТЯБРЬ
Ю. Нагибину
Какие новости у вас в календаре?
А впрочем, мне до них какое дело?
И в январе живу, как в сентябре,
настойчиво и оголтело.
Сентябрь, не отводи твое крыло,
твое крыло оранжевого цвета.
Отсрочь твое последнее число
и подари мне промедленье это.
Повремени и не клонись ко сну.
Охваченный желанием даренья,
как и тогда, транжирь свою казну,
побалуй все растущие деревья.
Что делалось! Как напряглась трава,
чтоб зеленеть с такою полнотою,
и дерево, как медная труба,
сияло и играло над землею.
На палисадники, набитые битком,
все тратилась и тратилась природа,
и георгин показывал бутон,
и замирал, и ожидал прироста.
Испуганных художников толпа
на цвет земли смотрела воровато,
толпилась, вытирала пот со лба,
кричала, что она не виновата:
она не затевала кутерьму,
и эти краски красные пролиты
не ей — ив доказательство тому
казала свои бедные палитры.
Вы не виновны! На другой мотив
вы мажете холсты до одуренья.
По меньшей мере — здесь шалил Матис
и, как за кисти, брался за деревья.
Он виноват, но виноват давно!
Бывает слабость в старом человеке.
Но все это, что желто и красно,
что зелено — пусть здравствует вовеки
Как пачкались, как били по глазам,
как нарушались прежние расцветки.
И в этом упоении базар
все понижал на яблоки расценки.
И мы увиделись. Ты вышел из дверей.
Все кончилось. Все начиналось снова.
До этого не начислялось дней,
как накануне Рождества Христова.
И мы увиделись. И в двери мы вошли.
И дома не было за этими дверями.
Мы встретились, как старые вожди,
с закинутыми головами -
от гордости, от знанья, что к чему,
от недоверия и напряженья.
По твоему челу, по моему челу
мелькнуло это темное движенье.
Мы встретились, как дети поутру,
с закинутыми головами -
от нежности, готовности к добру