всходила люстры чистая луна.
Я думала: что делать мне с Дождем?
Ведь он со мной расстаться не захочет.
Он наследит там. Он ковры замочит.
Да с ним меня вообще не пустят в дом.
Я строго объяснила:
— Доброта
во мне сильна, но всё ж не безгранична.
Тебе ходить со мною неприлично.
Дождь на меня смотрел, как сирота.
— Ну, черт с тобой, — решила я, — иди!
С какой любовью на меня ты пролит?
Ах, этот странный климат, будь он проклят!
Прощенный Дождь запрыгал впереди.
Хозяин дома оказал мне честь,
которой я не стоила.
Однако,
промокшая всей шкурой как ондатра,
я у дверей звонила ровно в шесть.
Дождь, притаившись за моей спиной,
дышал в затылок жалко и щекотно.
Шаги, глазок — молчание — щеколда.
Я извинилась.
— Этот Дождь со мной.
Позвольте он побудет на крыльце?
Он слишком влажный, слишком удлиненный
для комнат.
— Вот как? 1- молвил удивленный
хозяин, изменившийся в лице.
Признаться, я любила этот дом.
В нем свой балет всегда вершила легкость.
О, здесь углы не ушибают локоть,
здесь палец не порежется ножом.
Любила всё: как медленно хрустят
шелка хозяйки, затененной шарфом,
и, более всего, плененный шкафом -
мою царевну спящую — хрусталь.
Тот в семь румянцев розовевший спектр,
в гробу стеклянном, мертвый и прелестный.
Но я очнулась. Ритуал приветствий
как опера станцован был и спет.
Хозяйка дома, честно говоря,
меня бы не любила непременно,
но робость поступить не современно
чуть-чуть мешала ей, что было зря.
— Как поживаете? (О, блеск грозы,
смирённый в тонком горлышке гордячки!)
— Благодарю, — сказала я, — в горячке
я провалялась, как свинья в грязи.
(Со мной творилось что-то в этот раз.
Ведь я хотела, поклонившись слабо,
сказать:
— Живу хоть суетно, но славно,
тем более, что снова вижу вас.)
Она произнесла:
— Я вас браню.
Помилуйте, такая одаренность!
Сквозь дождь! И расстоянья отдаленность!
Вскричали все:
— К огню ее, к огню!
— Когда нибудь, во времени другом,
на площади, сквозь музыки и брани,
мы б свидеться могли при барабане,
вскричали б вы:
— В огонь ее, в огонь!
За всё! За Дождь! За после! За тогда!
За чернокнижье двух зрачков чернейших,
за звуки с уст, за косточки черешен,
летящие без всякого труда!
Привет тебе! Нацель в меня прыжок,
Огонь, мой брат, мой пес многоязыкий!
Лижи мне руки в нежности великой!
Ты тоже Дождь! Как влажен твой ожог!
— Ваш несколько причудлив монолог, -
проговорил хозяин уязвленный. -
Но, впрочем, слава поросли зеленой!
Есть прелесть в поколенье молодом.
— Не слушайте меня! Ведь я в бреду! -
просила я. — Всё это Дождь наделал.
Он целый день меня казнил, как демон.
Да, это Дождь меня вовлек в беду.
И вдруг я увидала — там, в окне,
мой верный Дождь один синел и плакал.
В моих глазах двумя слезами плавал
лишь след его, оставшийся во мне.
Одна из гостий, протянув бокал,
туманная, как голубь над карнизом,
спросила с неприязнью и капризом:
— Скажите, правда, что ваш муж богат?
— Богат ли он? Не знаю. Не вполне.
Но он богат. Ему легка работа.
Хотите знать один секрет? Есть что-то
неизлечимо нищее во мне.
Его я научила колдовству -
во мне была такая откровенность! -
он разом обратит любую ценность
в круг на воде, в зверька или в траву.
Я докажу вам! Дайте мне кольцо!
Спасем звезду из тесноты колечка! -
Она мне не дала кольца, конечно,
в недоуменье отстранив лицо.
— И, знаете, еще одна деталь -
меня влечет подохнуть под забором.
(Язык мой так и воспалялся вздором.
О, это Дождь твердил мне свой диктант.)
Всё, Дождь, тебе припомнится потом!
Другая гостья, голосом глубоким,
осведомилась:
— Одаренных Богом
кто одаряет? и каким путем?
Как погремушкой, мной гремел озноб:
— Приходит Бог, преласков и превесел,