Мбу была долговязой, как кузнечик, и вся состояла из острых углов: положив на коленки подушку, она баюкала их маленькую сестричку.
– Хватит чесаться, – сказала Мбу. – Надоело.
Мбу очень остро реагировала на звуки, и многие из них ее прямо бесили. Озомена перестала чесаться, но совсем на секундочку. Что вообще с ней происходит? Может, сыпь появилась от жары? Тогда нужно бы обработать спину охлаждающей ментоловой присыпкой. Озомена поелозила спиной о вязаный антимакассар[5], в узоре которого было предостаточно узелков, чтобы принести хотя бы временное облегчение.
– Да хватит уже, – сердито повторила Мбу. С тех пор, как четыре года назад они вернулись в Нигерию из Англии, Мбу успела выработать в себе командный тон. Озомена плохо помнила Англию и не могла оценить ее по достоинству. Мбу рвалась обратно, Озомена хотела жить тут, и им было не сойтись.
Малышка заворочалась на коленках Мбу, и та рассеянно погладила ее. Потом пришла мама, забрала ребенка, а девочек отправила спать.
Утром они узнали, что дядюшка умер на операционном столе, когда ему только начали делать внутривенные вливания. Во сне Озомена постоянно чесалась, и под ее ногтями образовались красные полукружия. Душ стал настоящей мукой – девочка плакала, жалея и себя, и дядюшку, а еще чувствуя наступление перемен, сути которых еще не понимала. Озомена вдруг стала свидетелем, как ее собственный отец, горевавший по родному брату, вдруг сник и превратился в рыдающего мальчишку. В тот день Озомену и Мбу не повели в школу.
Через несколько дней все отправились к дедушке в деревню Оба, что в часе езды. На похороны девочки надели платья цвета индиго с батиком: больше ничего ближе к черному цвету не нашлось, ну то есть совсем не траурный цвет. Раньше Озомена уже присутствовала на похоронах. Когда ей было пять, умерла ее лучшая подруга Нненна, у нее были осложнения из-за серповидноклеточной анемии. Озомена стояла тогда со своими одноклассниками и учителями возле вырытой могилы, а мать Нненны причитала и убивалась от горя. Озомене казалось тогда, что все смотрят именно на нее, словно ожидая чего-то такого, что было ей не по силам. И тогда она подняла глаза к солнцу, чтобы ослепнуть и не видеть устремленные на нее взгляды. Было пролито положенное количество слез, все всхлипывали и вздыхали, гладя Озомену по голове, по плечам, но ничего, кроме смятения, она не испытывала. Отец тогда пытался спасти Нненну – ее привезли в больницу еле живую, изо рта ее капала какая-то зеленая жижа. Похоже, родители девочки пытались отпоить ее травами, ну а потом уже было слишком поздно.
Красный голодный зев могилы заглотил дядюшкин гроб, да так, что места для земли уже было мало, и когда могилу засыпали, ее толстое брюхо выпятилось прямо посреди дедушкиного участка. Ни он, ни бабушка на похоронах не присутствовали – пережить собственных детей считалось анафемой, предательством. Накануне бабушка принимала сочувствующих в своей спальне: она сидела там, время от времени большим пальцем засовывая в ноздри нюхательный табак. Местные женщины не отходили от нее, успокаивали, держали, когда она, убитая горем, заваливалась на стуле, причитали, когда у нее самой уже кончался голос. Похоронный плач не прекращался до самой ночи, и любого, кто слышал его, пробивал озноб. На участке дедушки установили навесы, и Озомена ходила от одного к другому, играла со своими многочисленными кузенами и кузинами. Устав, она присаживалась на жесткий металлический стул и прислушивалась к разговорам: ребенку это легче сделать, ведь его начнут считать человеком, лишь когда он вырастет и докажет, что чего-то стоит на этом свете.
Евангелисты пели о небесном упокоении, гремели колонки усилителя, а на заднем дворе урчал, мигал лампочками и дымился от натуги генератор. А потом наступило утро, день похорон.
– Мбу, дядя умер страшной смертью? – спросила Озомена. Пряный рис джолоф[6] был столь горяч, что пластиковая тарелка плавилась, как жвачка.
– Да кто тебе сказал? – по резкому тону сестры Озомена поняла, что лучше бы и не спрашивала.
– Просто слышала. А что такое ужасная смерть?
Мбу скривила губы и сощурила глаза в маленькие щелочки.
– Не дай бог, чтобы папа услышал такое. – И с этими словами Мбу вернулась к старшим девочкам, занятым раздачей еды, при этом ее вездесущий ингалятор с вентолином оттопыривал карман. Озомена мысленно пообещала себе больше не задавать подобных вопросов. Мимо нее прошла одна из сестер отца, тетушка Эдна, неся на руках маленького ребенка. Узнав сестричку, он потянулся к ней своими слюнявыми пальчиками. Помахав братцу, Озомена отправилась на скотный двор, чтобы немного побыть одной.
5
Антимака́ссар – тканевая или бумажная салфетка различной величины и формы (чаще прямоугольной), которая кладется на спинки и подлокотники мягких диванов и кресел.