— Ты прав, Пенфелд, не стоит она того, чтобы мы только о ней думали и говорили. Совершенно безмозглое существо! Откуда ей было знать, что мы за люди? Да если бы она стала так кокетничать в Окленде с китобоями или лесорубами, ее тут же упекли бы в дом терпимости. Она бы опомниться не успела, как оказалась бы среди шлюх.
Слуга заметно побледнел, как всегда, при упоминании об Окленде. Джастин нашел его там четыре года назад. Пенфелд брел по улице как лунатик, не глядя по сторонам, его добротный когда-то костюм превратился в лохмотья, а в руке он сжимал единственную оставшуюся у него драгоценность — расколотую чайную чашку.
Джастин заботливо вычистил пылинку, запутавшуюся в редких волосах слуги, и попытался его успокоить:
— Ну вот, теперь и ты туда же. Не выпячивай нижнюю губу и не дрожи. Девчонку я все-таки отправлю в Окленд, как бы она ни пыталась отвертеться. Много о себе понимает, верно, сочла меня законченным идиотом, когда я прикинулся, будто поверил, что она подвернула ногу.
— Что-то я не припомню, сэр, чтобы вы поднимали шум без причины, — с тяжелым вздохом заметил Пен-фелд. Слова господина окончательно испортили ему настроение, словно Джастин заявил о намерении отправить девушку в Содом с заездом по пути в Гоморру.
— Сейчас же вернусь домой, — решительно провозгласил Джастин, направляясь к хижине, — велю ей собрать вещи…
— Нет у нее никаких вещей, — робко напомнил слуга.
Джастин остановился и посмотрел вниз. Склон холма на краю кукурузного поля густо зарос высокой травой, заканчивавшейся у песчаного пляжа. Под легким ветром чуть колыхались пушистые метелки.
Да, Пенфелд прав, у девчонки действительно ничего нет за душой, только чужой сюртук на плечах. Она вошла в их мир, не обремененная вещами, нагая и беззащитная, как все мы изначально появляемся на свет божий.
«Что ж, — рассуждал Джастин, — в конце концов, я уже не мальчик и у меня хватит сил смирить свою плоть и в ближайшие дни оставить девушку в покое. Если же к исходу недели она по-прежнему не пожелает покинуть мой дом, придется игнорировать мнение Пенфелда. Если потребуется, силой заставлю ее отправиться в Окленд и сам буду ее сопровождать. Ну а тем временем надо будет хорошенько до седьмого пота наломать спину в поле, чтобы, когда вернешься домой, никаких лишних мыслей и только одно желание — завалиться в койку и спать».
Джастин запустил руки в волосы и несколько раз сильно дернул их, чтобы прогнать наваждение. В конце концов, не ее вина, если при каждом взгляде на девушку он тут же представлял себе ее нагой на залитом луной пляже, если при каждом прикосновении возникало желание… Джастин глухо застонал.
Тяжкие его раздумья прервал веселый крик:
— Пакеха! Пакеха!
Вверх по склону холма неслась стайка детишек, на их обнаженных, цвета меда, телах отливало солнце. Шествие замыкал Трини. Джастин присел, и вожак ватаги врезался в него, как упругий мяч, брошенный сильной рукой. Джастин сделал вид, будто едва устоял на ногах.
— Привет, Кавири. Ты стал таким сильным, что можешь сбить с ног старого человека.
Дети окружили англичанина, что-то щебеча на языке маори. Маленькая девчонка с миндалевидными глазами протиснулась вперед и взяла Джастина за руку. Напевная речь туземцев звучала музыкой и прогоняла мрачные мысли.
— Пенфедд, можешь выйти на свет, тебя не съедят, — позвал слугу Джастин.
Пенфелд вылез из зарослей кукурузы и отвесил детишкам церемонный поклон. Ему ответили тем же, и Трини гордо заулыбался, довольный тем, что ребята помнят его уроки. Джастин знал, что его невозмутимый слуга ничуть не боится людоедов, но к детям относится с большой опаской.
«У меня нет семьи», — подсказала память слова Эмили, и на душе снова стало горько. Только вчера сам Джастин обронил ту же фразу в присутствии Пенфелда, но при этом покривил душой, потому что теперь мог считать своей семьей племя маори. Они считали его своим и назвали Пакехой, ему свято верили и с радостью делили с ним свою землю. Доверие к Джастину заходило так далеко, что ему предоставляли право и полномочия вести переговоры по самым щекотливым вопросам с другими племенами и европейцами.
Джастин взъерошил темные волосы Кавири, с любовью взглянул на мальчишку и подумал: «Черт возьми, нас всех можно назвать сиротами под голубым небосводом, дарованным богом». Его внимание привлекла смуглая девчонка, теребившая золотую цепочку на груди и что-то трещавшая на языке маори.
— Нет, Дани, пожалуйста, говори по-английски, — остудил ее пыл Джастин. Он был убежден, что, если удастся обучить маори английскому, они перестанут нуждаться в услугах иностранца, которому сейчас вынуждены оказывать гостеприимство.
Девчонка засунула в рот большой палец, вынула его и неожиданно крикнула:
— Клэр!
Джастин невольно поморщился. Окружившие его дети хором заорали, пританцовывая:
— Клэр! Клэр! Клэр!
— Только этого не хватало, — пробурчал Пенфелд.
— Ты снова разрешил им играть с моими часами? — Джастин сурово поглядел на Трини.
Туземец воздел руки, как бы призывая на свою голову кару небесную за содеянное, и заговорил как кающийся грешник простыми словами, позабыв все длинные заумные фразы английского языка:
— Они никогда не видели белой девочки. Они думают, что это падший ангел, затерянный во времени.
Джастин повесил голову, признав поражение. Сегодня его преследуют сироты. Голова так забита мыслями о неожиданном морском даре, что он напрочь забыл о другой девочке. Джастин не стал сопротивляться, когда Дани стянула с его шеи золотую цепочку.
— Ух ты, — выдохнул Кавири, завороженно глядя на блестящую цепочку.
Беспокоиться за судьбу часов не приходилось. Дани крепко прижала их к груди, как величайшую драгоценность. Глядя вслед детям, потянувшимся за Дани вниз по склону холма, Джастин глубоко задумался. Если Клэр Скарборо на всю жизнь стала его тяжелым крестом, почему возникало чувство опустошенности и полного одиночества, когда ее портрета не было рядом с его сердцем?
В ту ночь Эмили не спалось, и она беспокойно ворочалась под тонким одеялом. С наступлением сумерек стало довольно прохладно, но она этого не чувствовала, обжигаемая ледяным огнем ярости и презрения. Всего в нескольких шагах от нее мирно спал опекун, и девушка принялась внимательно изучать его черты, положив подбородок на сплетенные руки.
Совсем не такого человека рисовало ее воображение. Он почему-то представлялся ей блондином с аккуратно подстриженной бородкой и короткими бакенбардами. Для полного сходства с благородным рыцарем не помешала бы шапка золотых волос над сверкающими латами. До чего же наивной и глупой девчонкой она была прежде!
— Впрочем, спрятать рога под шлем ему бы все равно не удалось, — пробормотала Эмили.
Спавший у окна Пенфелд всхрапнул во сне, и девушка чуть изменила позу.
Джастин Коннор больше похож на сатира, чем на благородного рыцаря. Слишком густые и длинные ресницы, да и нижняя губа полная и чувственная. Черты лица, взятые по отдельности, не назовешь привлекательными, но в совокупности они создавали образ неотразимого мужчины. Он был чертовски хорош той редкой мужской красотой, при взгляде на которую сердце начинает трепыхаться, как пойманная птица в руках. Эмили с большим трудом подавила желание подползти к постели и пощупать каждую черточку его лица, чтобы навсегда запечатлеть в памяти. А то ведь утром он уйдет, и останется только гадать, не привиделось ли ей все это во сне.
Через детские годы Эмили пронесла в сердце образ благородного рыцаря, который непременно придет на помощь в самую трудную минуту, но при холодном свете дня мечты рассеивались как дым. А сейчас перед глазами действительность — реальные шесть футов костей и мускулов. Можно было потрогать их рукой, как она сделала это в ту незабываемую лунную ночь.