— Отец считает меня мертвым, — прервал слугу Джастин. — Он дал мне это ясно понять, когда я прямо ему сказал, что не претендую на наследство.
Пенфелд признал свое поражение и замолчал. Эмили решилась краем глаза взглянуть в комнату, откуда слышался шелест бумаги и тонкое позвякивание. Джастин снял с шеи золотые часы Дэвида Скарборо и держал их на цепочке над коробкой с тонкой упаковочной бумагой. Девушка присела, уперлась горящими ладонями о прохладную землю и задумалась. В голове теснились вопросы, на которые не было ответа. Куда, черт побери, подевался золотой прииск? Неужели в войне с маори Джастин потерял не только своих друзей и компаньонов, но и все свое состояние? Только сейчас Эмили поняла, что он не посылал мисс Винтерс больше денег по очень простой причине: этих денег у него не было. А теперь приходится отправлять последнее и самое дорогое — часы Дэвида, ради того лишь, чтобы утолить ненасытный аппетит жадной директрисы.
Эмили на секунду представила, как злобная старуха рвет длинными когтями тонкую оберточную бумагу, спеша поскорее добраться до содержимого коробки, как жадно смотрит на блестящую золотую вещицу, открывшуюся на ее дне. В тот же день она наверняка велит Барни сходить к ювелиру, чтобы тот превратил великолепные отцовские часы в бесформенный слиток драгоценного металла.
На душе стало муторно, Эмили судорожно сглотнула подступивший к горлу комок. То, что она услышала, полностью подтвердило ее подозрения: все, что могла унаследовать Клэр Скарборо от Джастина Коннора, — это золотистые огоньки, плясавшие в его глазах.
— Ах ты, дрянь такая! Куда тебя, черт побери, занесло? Какого дьявола туда забралась? Сейчас же иди сюда, а то уши надеру!
Заслышав нечто подобное на лондонской улице, Джастин бы ухом не повел, но грубые слова произносил Кавири. Мелодичный голосок, сдобренный бранью, так резанул слух, что Джастин выронил корзину и обменялся изумленным взглядом с Пенфелдом. Не сговариваясь, они повернули к пляжу.
Кучка детишек перебирала фрукты, грудой сваленные у воды. Их предстояло помыть к предстоящим торжествам, и все были при деле. Только Кавири возвышался над согнутыми спинами, грозно глядя на сестру, а Дани подбоченилась и вдруг высунула язык. Ее поза показалась Джастину до боли знакомой. Смотреть с таким вызовом и дразниться могла лишь Эмили.
— Не дорос еще меня учить, подонок! — крикнула Дани. Джастин поморщился. Дети перебранивались, как уличные торговки в Лондоне, не стесняясь в выражениях. — Только попробуй тронь! Вот скажу Эмили, и она тебе уши надерет.
Джастин решил, что девочке не стоит затрудняться, и взял на себя почетную миссию.
— Эмили! — заорал он во весь голос.
— Чего изволите? — поинтересовалась несносная девчонка, вылезая из свежевырытой западни для крабов и стряхивая влажный песок с живота.
Дивное зрелище! Щеки разрумянились и пылают на полуденном солнце, влажные темные волосы растрепались и повисли мокрыми прядями, обрамляя веселую улыбку, в которой светятся доброта и готовность к новой проказе. В девушке было столько природного обаяния, что в первое мгновение Джастин не нашелся, что сказать, засмотрелся и забыл, что намерен был хорошенько ее отчитать. Его привел в чувство глухой стук корзин у моря.
— Дети! — воскликнул Джастин, указывая перстом на расшалившихся ребятишек. — Чему ты учишь детей?
— Королевскому английскому? — несмело предположила девушка, ковыряя ногой в песке.
— Осмелюсь заметить, что короли так не говорят. То, что я слышал, попахивает сточной канавой. Твоим ученикам не место при дворе. Они встретят понимание только в лондонском Ист-Энде у обитателей трущоб. Чего ты хочешь добиться? Пытаешься изгладить из их памяти все хорошее, чему я их научил?
Эмили продолжала ковырять ногой песок, она извлекла на свет крохотного краба и, казалось, созерцала его с неувядающим интересом.
— А ты когда-нибудь слышал из уст Дани законченную фразу? Ты обратил внимание, что она говорит по-английски обрывками? — тихо спросила девушка.
— Но эта ужасная сцена, которую я только что наблюдал, эти жуткие слова и выражения… — Джастин запнулся, почесал в затылке и был вынужден признать: — Впрочем, ты права, Дани еще не умеет связно излагать свои мысли по-английски.
Возможно, он бы еще что-то сказал, но его прервал звучный шлепок и ответный жалобный вой. Джастин недовольно поморщился.
— Ладно, постараюсь послужить им добрым примером, — пообещала Эмили, прошмыгнула мимо, сграбастала Кавири и Дани и для острастки обоим надрала уши. — Молчать, негодники, а то еще и по заднице достанется! — пригрозила она.
— Да, мэм, простите, мэм, мы больше не будем, — запищали в ответ хором малыши.
Губы Джастина дрогнули в улыбке, когда взгляд упал на аппетитный зад Эмили, но веселиться долго не пришлось.
— Эй, приятели, пошевеливайтесь! Чего развалились? Времени у нас в обрез, — подстегнул работающих густой бас.
— Нет, нет, только не это. Ты бы не посмела. Только не Трини, — простонал Джастин.
Эмили недоуменно пожала плечами, сделала вид, будто происходящее ее не касается, и спрыгнула в западню для крабов. Джастин расхохотался, случайно задел ногой корзину, и оттуда покатились в воду киви, на сбор которых он потратил все утро.
В тот вечер Эмили не вернулась домой к ужину, и Джастин отправился на поиски, оставив Пенфелда клевать носом за столом. Обычно пустынный пляж сейчас напоминал оживленную набережную в одном из курортных городов Англии. Многие туземцы решили не возвращаться в селение и предпочли остаться на берегу. Джастин переходил от костра к костру, вежливо улыбался знакомым, обменивался приветствиями и изо всех сил старался не подать виду, как ему одиноко и горько на душе.
Из густых зарослей послышался пронзительный крик киви-киви, промышлявшей съестное, и стало жалко бедную птицу, пугливую, неловкую и обреченную вечно топтать землю. Как бы она ни старалась, как бы ни тужилась, ей не суждено взлететь.
Издалека донеслась мелодия, перекрыв шум прибоя, и грусть как рукой сняло. Джастин ускорил шаги, ориентируясь на звук, хрустя песком под ногами.
В дальнем конце пляжа на фоне черного бархата ночного небосвода плясали яркие искры от большого костра. Джастин решил остаться незамеченным и присел на корточки у края светового круга.
Эмили собрала всех детей, выступая в роли курносого ангела среди голых херувимов, и дирижировала хором, которому мог бы позавидовать настоятель собора Святого Павла в Лондоне. Звонкие чистые голоса выводили мелодию самозабвенно, с таким вдохновением, что Джастин невольно усмехнулся, представив реакцию английских обывателей, если бы им довелось услышать, как аборигены Новой Зеландии исполняют песню о похождениях ветреной Мод с улицы Шрюсбери.
Уронив голову на ладони, Джастин глубоко задумался. Да, судьба сыграла с ним злую шутку. Всю жизнь он мечтал попасть в Вену, чтобы проникнуть в таинства музыки с помощью великих мастеров, но очутился на другом краю света и познал истинное звучание мелодии коленопреклоненный у ног простой девчонки.
Подняв глаза, он встретил устремленный в его сторону поверх детских голов взгляд Эмили и затаил дыхание. Хор сменил репертуар, и место разухабистой песни заняла печальная мелодия, всколыхнувшая воспоминания о лучших днях прежней жизни. В глазах Эмили читалось робкое приглашение. В эту минуту она была не ребенком, не ангелом, она стала женщиной, таившей обещание любви и ласки. Джастин почувствовал, что пора ослабить вожжи, дать себе волю.
Неужели прав Пенфелд, утверждая, будто его хозяин получает удовольствие, принося себя в жертву? Зачем терзаться и лишать себя возможности неземного счастья? Что мешает ему утонуть в объятиях Эмили? Засыпать, храня жар ее губ, и просыпаться по утрам, любуясь чудесным созданием, даром моря, прикорнувшим рядом. Какое наслаждение отдаться душой и телом падшему ангелу и погибнуть, сгорев в пламени собственных страстей!
Нет, нет, ни за что! «Одиночество — вот что мне требуется, — убеждал себя Джастин. — Нужно, чтобы все оставили меня в покое. Я прожил отшельником семь долгих лет на краю света с одной лишь целью — чтобы никто никогда не смотрел на меня так, как только что смотрела Эмили!..»