Я был готов сбить Амана с пути и подговорить его унести что-нибудь из байского добра. Но Аман не согласился со мной. И мы ушли.
Грустные шутки и размолвка
Аман был сердит и искал случая на чем-нибудь сорвать зло за неудачи. Он сломал ветку вишни, растущей на краю дороги, состругал ее и сделал прутик.
«Что, если он начнет стегать меня им?» — забеспокоился я. И решил на всякий случай тоже приготовить себе прутик, только подлиннее.
— Аман, дай мне твой нож, я тоже хочу обстругать ветку.
— Ты не стоишь того, чтоб держать в руках мой нож. Ты же весь грязный.
— Кто грязный? Ты на себя посмотри. Сколько я тебя знаю, ни разу не видел, чтобы ты умывался. А я на прошлой неделе в Каласе полчаса купался. И одежду постирал с подорожником. Теперь скажи, кто грязный — ты или я?
— Хорошо, — сказал Аман, — если ты не грязный, то все равно мерзкий.
— А я никогда в жизни не видел такого злого мальчишку, как ты.
Ссора между нами все больше разгоралась, оба мы распалялись сильнее и сильнее.
— Теперь вот придем в город голенькие как соколики. Что скажут люди? Столько скитались и явились, в чем ушли. Это все ты виноват. И откуда ты взялся, такой невезучий? С тех самых пор, как я с тобой, мне все время не везет. Если бы не ты, я мог бы купить уже и халат и шапку. К этому времени ягненок мой стал бы овцой, овца — кобылой, кобыла — верблюдом.
— Еще не поздно. Еще не все потеряно. Пойдешь учеником к хозяину постоялого двора. Он тебе сошьет бархатные штаны. Будешь топить баню, научишься кочегарить, с утра до вечера будешь сидеть у огня, и тебе не нужны будут ни халат, ни шапка. Овца, ягненок, верблюд теперь ни к чему, они только лишняя обуза. Где ты им найдешь корм? Да и двор у вас маленький. Для скотины нужно большой хлев построить. Ты выбрось из головы эти свои мечты и лучше каждый вторник и среду отправляйся на скотный базар. Представь себе, что все на базаре твое. Если и тогда ты останешься недовольным и тебе захочется еще иметь слона, на это есть цирк. На билет, может быть, у тебя не будет денег, но ты сможешь заглядывать в щель забора или залезть на дерево и смотреть оттуда. Но остерегайся хлесткого кнута сторожа… А ну, лучше идем. Бесполезно много говорить, лучше полюбуйся на богатства базара.
Слушал меня Аман, недовольно морщась. Наконец не выдержал:
— Чем иметь такого друга, лучше иметь мясо павшей коровы — мыловар бы за это деньги заплатил. Прощай! Чтоб мне тебя и в аду не встретить! — крикнул он и пошел в обратную сторону.
Да и куда он пойдет? Возвратиться к хозяину — слуги бая за побег могут отвести его в полицию, и закончит он жизнь в Сибири. Все равно, побродит, побродит и опять придет в город. В этом я был уверен. Я крикнул ему вслед:
— Мулла Аманбай, не хотите ли передать привет или письмо вашим городским знакомым? Могу ли я от вашего имени передать привет Орифходже́ — ишану Максу́дхану — члену государственной думы, Гуломха́ну — судье?
Аман и не оглянулся.
Наша ссора не стоила и пустого ореха, но упрямства у каждого из нас хватило бы на двоих. Ему было неудобно вернуться, а мне — идти за ним. Разве охота унижаться?
А что теперь делать мне? Куда идти? Я уж не стану рассказывать о своих скитаниях в Коктераке, Ишанбаза́ре, Копланбе́ке и других городах. Нет дела, которым бы я не занимался. В семи частях страны мое имя было опорочено. Теперь в эти места нет смысла возвращаться. Если вернуться домой, к маме, — одежда рваная, ноги босы и вообще я гол как сокол. Надеяться на бедную маму? Думаю, и дома не очень-то меня ждут. Там и без меня хватает голодных ртов.
И все-таки есть один выход. Это опять идти в город.
Когда мы были еще дружны, Аман учил меня: «Если что — смешайся с толпой». Изгнанный из кишлака, если я, такой маленький и незаметный, попаду в город, кто меня найдет? Это равносильно тому, что искать в тулупе блоху.
Город.
Город купцов, полицейских и нищих. Все течет там, словно мутная река после ливня. Эта река носит и меня, бедного, будто соломинку по мутному течению. Поэтому я не люблю город. В большом городе я задыхаюсь, словно от дыма. Все те же заплывшие жиром рожи. Это ленивые байские сынки, целыми днями сидящие в лавках с аршинами в руках. Барышники с блестящими, как у шкодливого кота, глазами. Словно тень бородатого аиста, толпами тянутся попрошайки. Словом, город мне не по душе.
А что делать? Небо высоко, земля тверда. Надвигается зима, обнажив холодную саблю. Я же не пустой забытый тандыр, чтобы стоять с разинутым ртом! Даже одной курице нужны зерно и вода.
На горячую некогда землю, на которую нельзя было ступить, уже легла стужа. Пыль тяжело осела, воды в арыках стали прозрачными. Порой в холодное утро землю покрывает роса, по краям арыка образуется тонкий слой льда. Я частенько вспоминаю о бедной маме, о сестрах-сиротах и думаю: «Как они там? Не мерзнут ли?»