За что люди учинили над Рахматом такой самосуд, никто толком так и не знал.
Наступало время вечерней молитвы, поэтому базар стал редеть. Я выполнил поручение Ходжи-бобо, купил свечи и особый сорт табака для индийского менялы. И еще для бедных наших посетителей от себя купил полфунта халвы и направился домой.
Когда я подходил к тандырному базару, встретил своего товарища Тураба́я.
— Ха, ха, ха! — обнял он меня. — Жив ты, каналья? Ты давно в Ташкенте? Твоя бедная мать думает, что тебя уже нет в живых, и хочет справлять поминки. Какой же ты жестокий!
— Ты прав, друг. Но ты же видишь, как я выгляжу. Как я могу в такой рваной одежде показаться дома! Я здесь только около недели (пусть аллах простит меня за обман). Хозяин мой, кажется, щедрый, добрый человек. Еще неделю поработаю, приоденусь, подзаработаю денег, чтоб купить что-нибудь сестрам, потом уж заявлюсь. Но ты никому не говори, что меня видел. Через неделю обязательно я сам приеду. Как там мама, сестренки? Что нового у нас в махалле?
— Мать, сестры живы и здоровы. Дядя им помогает. А что в махалле может быть нового?.. Украли подстилку из мечети. Многие подумали, что чапан Исма́та-дурачка из этой кошмы. А еще бабка Зиеда́ ослепла. Да, у нее теперь появилась еще одна песня. Вот такие мелочи, дружок. Дела у моего отца хорошие. Хлопок подорожал. Кусок жмыха стоит сорок копеек. Об остальном расскажу, когда приедешь домой. Неделю буду ждать. Не покажешься — всем расскажу, что видел тебя. Сначала скажу твоей матери, потом товарищам. Да, а чем занимается твой хозяин?
— Пока не скажу.
— Неужели такая тайна? Подозрительно!
— Иди ты!.. Я к канатоходцу нанялся.
— Где же тогда твои бархатные штаны?
Мы весело засмеялись.
— Да, а где Аман? — спросил я.
— Месяца два назад он возвратился домой. У него был такой жалкий вид. Он о тебе рассказывал такие небылицы, что никто и не поверил. Клялся: «Пусть меня аллах покарает, коран покарает!» Но мы все равно не поверили. Теперь он занялся крупным делом. Он пошел в ученики к Абдулле́-чернобровому. Пока ему носит воду, пасет лошадей. На ногах у него хромовые сапоги Абдуллы-ака, опоясан солдатским ремнем. Он иногда носит обед хозяину на пьян-базар. Аман научился по-русски ругаться. Лавка его отца развалилась было, но мы, ребятня, устроили хошар и починили как смогли.
— Хорошо, хорошо, остальное дорасскажешь, когда я туда приеду. Я очень тороплюсь, — сказал я.
И мы, простившись, разошлись.
На побегушках
Пришел я в чайхану, когда Ходжи-бобо и постояльцы уже закончили вечернюю молитву. Я тут же отложил в сторону табак, свечи, гранат и халву, сменил воду в кальяне, почистил трубки, протер чайники и пиалы. Выгреб из-под самовара золу, на плечо бросил полотенце, взял в руки веник и уже был готов к новым услугам.
— А, серый жеребенок, где ты пропадал? Недаром говорят: «Для сироты все отцы». Может быть, нашелся какой-нибудь отец? А? Эй, смотрите на него, как покорно он стоит, словно мягкий веник. А, чтоб ты на пулю германскую напоролся!
— Не проклинайте его, Ходжи-бобо, — сказал один из постояльцев.
— Самовольный уж очень. Ну, говори, что интересного видел и слышал на базаре? — обратился старик ко мне.
— Толпа растерзала мужа певицы Айши, Рахмата-Ходжу.
— Неужели? Симпатичный был мужчина. Ну да ладно, пусть земля будет ему пухом. Раз его толпа растерзала, он считается невинной жертвой. Но для таких, как он, и адского огня жалко. Ну-ка, расскажи подробнее… Смотрите-ка, он и подстригся, прямо настоящий иранский шах — Ахмадали-лысый. Я видел его портрет. Ну, теперь рассказывай!
И я начал фантазировать, к одной правде добавлял десять небылиц:
— На место происшествия белый царь послал две тысячи солдат. Семьдесят один раз открывали огонь по толпе. Девять женщин с испугу родили. Одна башенка мечети Кокалдо́ш покосилась. Полицейские Мочалова ограбили торговый ряд. Женщины без паранджи с криком выбежали на улицу…
В таком духе я рассказывал целый час. После чего Ходжи-бобо простил мне мое самовольство.
Пока я рассказывал, постояльцев собралось более десяти человек. Индийский меняла тоже был здесь. Настроение у него хорошее. Хотя он и мало что понимал из моего рассказа, но слушал внимательно. Некоторые из посетителей на самых страшных местах моего рассказа чуть не падали от испуга. А некоторые поддакивали мне и даже сами добавляли. Один из них обвинял певицу, другой — Ходжу, третий — бесшабашную толпу, четвертый — полицейских и самого Мочалова.