— Правильно, — сказал мулла Мирсалим, глядя поверх очков. — Но иногда бывает неразбериха. Например, в прошлом году на празднике в Занги-ота́ произошел такой случай. Была пятница. Здесь собрались люди из Ирана и Ирака, Индии и Рима, из Чинимо и Чина и аллах знает откуда еще. А из Ташкента даже ребенка в люльке привезли. Люди, словно муравьи, покрыли всю землю. Муэдзин прокричал уже азан. Все за иманом стали молиться. Какой-то запоздавший на молитву стал проходить вперед и заметил, как у одного из его знакомых из кармана выглядывает кошелек. Он протянул руку, чтобы спрятать кошелек приятеля поглубже. Это увидел рядом сидящий и, прервав молитву, закричал: «Эй, мусульмане, в мечети карманщик!» — и, схватив того за воротник, стал дубасить. В мечети все напали на бедняжку. Никто никого не слышит. А когда уже избили насмерть, стали спрашивать: «А в чем дело? Что он сделал? Кто его ударил первый? Чей кошелек?»
Хозяин кошелька вышел и сказал: «Миряне, это был мой друг. Он никогда не был вором. Он, видимо, хотел кошелек только спрятать, чтобы я не потерял его».
— Вот этот прямо в рай попадет, — сказал Ходжи-бобо, — да, без всякого суда…
Постояльцы начали готовиться к вечерней молитве.
Я к тому времени заварил крепкий чай, набил кальяны табаком и зажег лампу. Потом на большом подносе принес лепешки.
После молитвы все постояльцы сели на свои места. Около каждого я поставил по чайнику, пиале и все, что им полагалось.
Тут за чаем и началась беседа. Ох, если б вы послушали их радостные восклицания после курения опиума… Эти существа, которые обычно молиться-то ленятся, всегда волком друг на друга смотрят, изюминку для другого пожалеют, — теперь это самые добрые люди. Один из них расхваливает сад, которого никогда не видел, другой мысленно подсчитывает капитал, которого у него нет. Один другого приглашают домой в гости: «Ради вас я барана зарежу». Друг друга угощают чаем, лепешкой. Уж такими они становятся добрыми, внимательными, вежливыми, просто диву даешься!
Я же всегда на ногах. Откликаюсь на каждый стук крышкой чайника. Тут же подаю чайник, заваренный кузнецовским крепким чаем.
Мной особенно доволен индус.
— Молодец, сынок, молодец. Сегодня был базарный день, — начал он. — Подсчитывать деньги буду завтра. Принеси мне кальян.
— Вот, хозяин, и кальян готов, а огонек словно цветок граната.
— Молодец, молодец, сынок. — Индус глубоко раза три втянул в себя дым. Табак был крепкий. Меняла, видимо, задохнулся. Он побледнел и еле проговорил: — Воды, воды…
Я принес холодной воды. Он взял дрожащей рукой пиалу, отхлебнул глотка два и пришел в себя. Я протянул ему нас.
— О-о-о!
— Вот я принес бухарский нас.
— Молодец, сынок, молодец. — Он покопался в своей сумке и дал мне целковый.
Потом всем по очереди я подносил кальян, и беседа продолжалась до вторых петухов.
Ходжи-бобо, оставив чайхану на мое попечение, ушел к себе. Постояльцы разошлись. Индийский меняла и мулла с двойными очками обычно оставались здесь ночевать. Я потушил лампу и лег спать.
Встал я рано и разжег большой самовар. Кругом подмел и побрызгал водой. Мулла Мирсалим один совершал намаз.
В конце он долго перечислял имена усопших и живых (в том числе не забыл и себя), ради которых был совершен намаз.
— Ну, что там твой чай, не думает кипеть? — обратился он ко мне.
— Уже шумит.
Но вот и сам Ходжи-бобо.
— Ты еще не принес лепешки? — обратился он ко мне.
— Вы же деньги не оставили.
— Да, действительно. — Он покопался в боковом кармане и достал двадцать копеек.
— Хорошенько выбирай, не бери пригоревшую или недопеченную. Можешь даже чуть покрошить и попробовать, не дай аллах из перекисшего теста будут лепешки. Не бери все то, что тебе всучат. Хорошенько выбирай. Несмотря на войну и высокие цены на муку, пекарен в городе много.
Я перекинул через плечо платок и побежал в пекарню. Хотя было рано, со стороны хлебного ряда шел Мулла-дурачок со сворой голодных собак и ворчал под нос:
— Верблюд — одна монета, где одна монета. Верблюд — тысяча монет, вот тысяча монет.
Одну дворняжку он называл Царицей.
— Из всех царей ты самая лучшая, ни с кем не воюешь, — говорил он.
Сколько времени я потерял, наблюдая за ним!
Когда я с лепешками вернулся в чайхану, Ходжи-бобо уже хлопотал у кипящего самовара и, увидев меня, набросился:
— А, собачий сын, за лепешками в Туй-тепе ходил, что ли! Почему так долго?
В чайхане уже собралось человек семь-восемь. Когда все гости были заняты чаепитием, я тихонько открыл ящичек, взял оттуда вчерашнюю халву, разделил ее и кусочки отнес Ходжи-бобо, индусу и Мирсалим-ате.