У Ходжи-бобо потеплели глаза.
— Откуда это у тебя?
— Я копил те деньги, что вы мне давали по пятницам. Вчера вот купил.
— Молодец, становишься человеком. Сегодняшний запас оставлять на завтра — это хорошо. Так человек и богатеет. Да пусть аллах преумножит твое состояние!
Индус и Мирсалим-ата тоже были очень довольны.
Сегодня пятница, народу ожидалось много. После полудня здесь собрались новички — сынки ремесленников, которые обычно долго не сидят. Они заказывают лапшу, курят кальян и уходят.
Эти бездельники с толстыми кошельками всегда платят больше, чем другие. А также от них и в казане остается для меня поесть кое-что. В обычные дни разве мне доставалась бы такая вкусная, жирная еда?
Дела чайханы Ходжи-бобо шли хорошо. Я ему вручил наличными двадцать один рубль и две монеты. Ходжи-бобо доволен. Он совсем расщедрился. Велел во все четыре угла поставить по одной свече, и чтобы под каждой свечкой читали коран.
В сторонке мулла Мирсалим-ата, посадив двое очков на нос, оперся на грязную круглую подушку, положил перед собой потрепанную книгу «Военные походы Абу Муслима Сахибкирана» и начал нараспев, громко читать. Остальные, окружив его, слушают о походах, Абу Муслима. Во время чтения слышались восклицания и возгласы одобрения.
— «Итак, — читал мулла, — со стороны Кайма́на показалась пыль. Потом из-за пыли появились семьдесят два полыхающих знамени. Это семидесятидвухтысячная армия с гиканьем неслась вскачь. Все кругом клокотало».
Словом, это сказание о битве было полно подобными описаниями.
Но собравшиеся с волнением слушали их. Ахмадали́-суфи из Колючего Кладбища даже прослезился.
— Это настоящая храбрость. Ведь говорят: «Смелые — на поле битвы». А теперешние войны не для смелых. Выстрелить вдруг в человека, взрывать дома, в небо хайропланы[18] выпускать — разве в этом храбрость? Это дела гяура.
Слушать все это было, конечно, интересно, но как я мог почти одно и то же слышать каждый день! Затосковал я от этого. Мне стало все надоедать. Подумал я и решил уйти от Ходжи-бобо.
Что ни говорите, но жить в одном месте месяцами было не по мне! Как же не скучать здесь мальчишке, который носился словно жеребеночек по зеленым просторам полей, края которых сливались с горизонтом? А теперь этого мальчика словно замуровали в глиняный горшок. Кроме того, у него здесь нет ровесников, не с кем поговорить, излить душу, а столько в ней накопилось обид! Больше, чем монет в кошельке у индийского менялы.
Я скучал и поэтому искал себе какое-нибудь развлечение.
Осенью старые перепела Ходжи-бобо стали пощелкивать. У нас Султан-Курносый держал кекликов. Эти кеклики тоже стали попискивать. Видимо, им тоже, как и мне, не нравилось жить в плену.
Я любил истории неожиданные, чтобы все начиналось вдруг.
Например: вдруг в бане лопнул котел — и два или три человека еле спаслись. Или вдруг из зверинца сбежал лев и напал на Валиджа́н-ака из галантерейного ряда. Или хотя бы рассказы о путешествиях в непроходимых лесах Индии, о борьбе со львами. Там, глядишь, отрубают голову сорокаглазому змею, там приручили дикого человека или ездят на носороге. Вот мне какие рассказы нравились! А здесь с утра до следующего утра сидят эти жалкие курильщики, у них свои нудные длиннющие истории. Я еще удивляюсь своему терпению. И что я тут делаю? Вот я и начал искать повод скорее улизнуть отсюда.
Сам Ходжи-бобо, конечно, не захочет отпустить. Я должен что-нибудь натворить, чтобы он меня прогнал из своего дома.
До сих пор я был тихим, послушным малым, словно безобидная тварь. Без разрешения хозяина еще никуда не ходил. Последнюю неделю я провел очень мирно и спокойно. Видимо, оттого, что голова моя была занята всякими планами, и еще оттого, что я сильно заскучал по дому и по друзьям.
Заметив это, Ходжи-бобо забеспокоился, а индус еще больше.
Во вторник Ходжи-бобо подозвал меня и ласково спросил:
— Сынок, пусть это остается нашим секретом, но ты, случаем, не прикладываешься к кальяну?
— Дорогой Ходжи-бобо! Я же вижу, на кого похожи эти курильщики опиума, — я никогда в рот не возьму, аллах надо мной!
— Молодец, сынок! Пусть будет так. — Ходжи-бобо вытер глаза платком, накинутым через плечо, покопался в боковом кармане и протянул мне рубль: — Эти деньги тебе для завтрашнего базара. Развейся, сынок, играй, покупай, чего тебе захочется. Пусть только кто-нибудь попробует обидеть тебя, плохо тому будет!