Совсем затемно, когда лагерь затих и ребята укладывались спать, Яков Антонович прошел в клуб. Прежде чем войти за ним туда, Броня обошла клуб с другой стороны и прильнула к окошку. В комнате светился телевизор. На диване сидели Яков Антонович и еще какие-то люди. Броня войти не решилась, но и уйти не могла: кто же все-таки полуночничает здесь? Экран телевизора вдруг вспыхнул, наполнив светом комнату, и Броня увидела длинногривого паренька, сидевшего рядом с Яковом Антоновичем, и другого, кудлатого, лежавшего на ковре. Спиною к ней, положив руку на плечо Рустему, сидел кто-то еще. Слишком много загадок дал ей сегодняшний день, от них раскалывалась голова. Броня приподняла очки на лоб, крепко протерла глаза и почувствовала сильную усталость. Тоже мне Шерлок Холмс, горько подумала она и пошла к себе в комнату, где жила вместе с Тинкой, студенткой, работавшей в лагере мойщицей посуды. Соседки, как водится, еще не было, она раньше полуночи вообще не возвращалась, пропадая в селе, где у нее завелся сердечный друг. Броня к этому привыкла и не ждала ее, как в первые дни. Она сняла с себя свитер и джинсы, натянула ночную пижаму и нырнула в прохладные простыни. Придвинув к себе ночничок, она нащупала толстую общую тетрадь, прочла последнюю запись, стала припоминать, что следует еще записать, но рука ее с авторучкой упала, свесившись с постели. Последней ее мыслью было, что Яков Антонович похож на Сирано де Бержерака. Крупным, тяжелым своим носом в половину лица и живыми, яркими глазами…
Глава 2
НЕОБЫЧАЙНЫЕ ПРЕВРАЩЕНИЯ ПРОФЕССОРА ШМЕЛЕВА
НЕ К ТЁЩЕ НА БЛИНЫ
В последние дни старики потеряли покой. Беда казалась непоправимой. А ведь, собственно говоря, ничего особенного не случилось. Внук их Бобка уехал с товарищем на лесной кордон, и только. Но это произошло впервые в его тринадцатилетней жизни, а старикам больше чем на день, на два никогда не приходилось разлучаться с ним. Вот они и приуныли. Вечно встрепанный от фантастических идей и увлечений мальчишка занимал слишком много места в их стариковской жизни. Он всегда был на глазах, а сейчас исчез, и неизвестно, надолго ли. В жизни их образовалась гнетущая пустота. Теперь к ним не бегали его школьные приятели, не слышно было шумных споров и смеха, топота и возни. Никто не опустошал буфета от сластей, не выпускал из клеток попугайчиков, гоняясь за ними по комнатам, не включал телевизора, бурно обсуждая хоккейные матчи, не устраивал взрывов в Бобкиной лаборатории, и это казалось крушением мира. Особенно тяжко было бабке, Антонине Сергеевне, — она весь день дома оставалась одна, и сейчас ей не на кого было ворчать, не за кем прибирать, некого кормить. Мужу было проще — он работал в клинике, возвращался поздно, к тому же был беспечен и легкомыслен. Однако и он в последние дни стал тревожиться — приходил с работы пораньше, надеясь узнать новости, но по тому, как жена сурово встречала его, он понимал, что, увы, новостей ждут от него. Он заискивающе целовал ей руку, пропахшую кухней, приосанивался и шумно втягивал ноздрями воздух.
— Чем-то потчевать меня будешь сегодня?
— Что дам, то и съешь.
И хотя профессор был совершенно сыт, он оживленно обсуждал предстоящую трапезу. Повязавшись салфеткой, он разглагольствовал за столом о соусах и пирожках, как чревоугодник, а жена его в белом переднике, седая и плотная, угрюмо сидела напротив, подливала ему в бокал апельсинового сока и строго допрашивала, как прошел день, много ли больных, как чувствуют себя Валя, Костя, Надя, Вера, Мила, которых она не видела, но тем не менее считала своими знакомыми, потому что знала о них по его подробным рассказам. О чем угодно говорили они, одного не касались — Бобки.
Сын и невестка Шмелевых работали вулканологами и вечно пропадали в экспедициях, изучая кратеры, извержения, раскаленную лаву и горячие газы. У них была своя квартира, но, возвращаясь из экспедиции, они любили с недельку пожить у родителей, «побаловать стариков», вернее самих себя, потому что Антонина Сергеевна, не очень-то ласковая на словах, умела угодить им, готовя немыслимой вкусноты пампушки с чесноком, вареники с вишней, медовые коврижки и ливерные пирожки. Сынишка их Бобка не расставался со стариками даже во время приезда родителей. Здесь, у деда с бабушкой, у него была налаженная жизнь, библиотека, своя лаборатория, и, когда после недельного пансиона у стариков отец и мать переезжали к себе на квартиру, Бобка не торопился перебраться к ним. Мать считала его избалованным ребенком, в свои короткие пребывания дома она пыталась исправить его недостатки и с чрезмерной горячностью воспитывала его. Вот почему Бобка только изредка бегал к родителям в гости, но на ночь всегда возвращался к деду и бабушке. Он не понимал, почему это надо скромно молчать, когда разговаривают взрослые, вовремя ложиться спать, обязательно готовить домашние уроки, почему нельзя красить голубей масляной краской для статистического учета и многое другое, без чего жизнь была бы бессодержательна и пуста. Он рос свободным и жизнерадостным человеком и не терпел, когда кто-то его притеснял. Даже если это и были его родители, которых он очень любил.