КТО ТАКОЙ ШМАКИН?
Песня кончилась. И вместе с нею исчез порядок. Ребята ринулись на штурм столовой, разом забыв о Чебутыкине. Никто не узнавал его. Его невежливо толкали, задевали, наступали на ноги и не извинялись. В кутерьме мелькнул его родной племянник Вовка, но не оглянулся. Чебутыкин грустно покачивал головой. Голод и злость возвращались в него. В желудке образовалась грозная пустота. И в этот момент перед ним вырос Шмакин. Он был растерян. Даже сказать, жалок от пережитых потрясений. Он застенчиво ждал отзыва. В его согнутой фигуре трудно было узнать могучего полководца хорового пения. Разгневанный было Чебутыкин, видя столь жалкое преображение, почувствовал прилив снисхождения.
— Хорошо пели ребятки. Истинное удовольствие. Прямо душа гордится за нашу детвору. И ты был истинно как фараон. За такой концерт и пообедать не грех. Каким обедом покормят ребяток за такой концерт? Пойдем, пойдем, заслужил…
Они вошли в столовую, оглушенные криком и звоном. Перед ними выросли девочки:
— Сюда, сюда садитесь…
— Хорошенько покормите-ка Шмакина, — бодро сказал Чебутыкин. — Хорошенько покормите его за такой концерт…
Чебутыкин придвинул хлебницу, затрепетал ноздрями, обнюхивая борщ. Шмакин, сияя, как именинник, стирал пот со лба и смотрел, как Чебутыкин, обжигаясь, хлебал борщ. И терпеливо ждал. Только опростав тарелку, Чебутыкин заметил, что Шмакин не прикоснулся к еде.
— А ты чего не ешь?
— Я извиняюсь, Герман Степанович… Вы не угадали, что исполнял хор? — спросил Шмакин, затаив дыхание.
— Хорошо пели, а пели… что же? Народное, что ли? Не спец я по этой части…
— Точно, — обрадовался Шмакин, — народная… Но в моей обработке. Скорее сказать, песня по народным мотивам. Все это я, скорее сказать, приспособил к детскому хору…
— Э, да ты сочинитель, выходит? Что ж, дело неплохое.
— Ия так думаю.
— Думай, думай, — кивал Чебутыкин, наслаждаясь робостью Шмакина. — А как насчет репертуара? Все, значит, в порядке?
— Как это? — не помял Шмакин.
Простоватый этот Шмакин все больше нравился Чебутыкину.
— Ну, одно дело — народ сочинил, а другое — Шмаков… А кто такой Шмаков? — нарочно перевирал он фамилию. — Ты кто такой — Дунаевский? Н-да… Удивил ты меня, Шмаков. Или ты, может, Соловьев Седой? Ну ладно, ешь, а то остынет. А борщ ничего, а? Ты чего добро оставляешь, а?
— Я вас не понимаю, Герман Степанович, песня народная… Не претендую, как говорится… Я только куплеты переставил, ну, и там отдельные слова применительно к современности, так сказать. А музыка тоже народная, моя аранжировка, скорее сказать…
Чебутыкина прямо-таки распирало от смеха. Но… сдержался.
— Слова изменил, куплеты переставил, да и в музыке натранжирил… А народ, знаешь, не для того придумал, чтобы ты делал там разные перестановки. . А ты кто, между прочим, — Сигизмунд… как его… Кац? Или Магомаев? А может, ты Лебедев-Кумач или скорее сказать, Евтушенко? Я что-то композитора Шмакова не слыхал. И поэт такой Шмаков в списках не числится… Да ты ешь, господь с тобой, чего ты разволновался! Подумаешь, дело какое! Уладим. Я тут посоветуюсь кое с кем. Сколько ребят пело? Человек сто? Пока еще никто не слыхал? Никто не знает?
Чебутыкин едва сдерживался, чтобы не рассмеяться.
— Я все-таки не понимаю, Герман Степанович… Сколько народных хоров самодеятельности… Между прочим, в Ахтырке хор, так там все песни поют в обработке Петра Смоковникова. Ему, между прочим, заслуженного работника дали…
На Шмакина было жалко смотреть. Однако шутить так шутить!
— Петр Смоковников? Говоришь, заслуженный? Значит, заслужил? А ты заслужил? Тебе давал кто-нибудь заслуженного? Поторопился, поторопился ты, Шмаков. Ну, мы еще это дело обсудим. Не так все страшно.
Это как подойти. Да ты что пригорюнился? Подвинь-ка мне, Шмаков, соли. Вкусное жаркое. Э, что это мне, братцы, столько подвалили! Что же мы, из голодных краев, что ли? Ну, однако, оставлять тоже нехорошо…
ЧЕБУТЫКИН СЛУШАЕТ ВАГАНОВА
После обеда приехал Вагапов с ребятами. Приехали в грузовике, доверху набитом ящиками с помидорами, огурцами, метками с морковью, капустой. Ваганов вылез из кабины, кивнул Чебутыкину, спустился в кладовую, где долго пропадал. Потом явился, собрал старших ребят и исчез с ними в конторе лагеря. Все же Чебутыкин с приездом Ваганова почувствовал облегчение… Появился центр. И он, Чебутыкин, едва замеченный, тоже оказался вовлеченным в движение вокруг центра. К приятному ощущению сытости, а также веселья от трепета, который он нагнал на Шмакина (чудак, не понимает шуток), добавилось приятное чувство вовлеченности в орбиту Ваганова. Чувство ближайшей к Солнцу планеты. Как-никак Чебутыкин был не кто-нибудь, а шеф. А кто такой шеф? Хотя и не близкий друг Ваганову, а все же нужный ему человек. От него, Чебутыкина, что ни говори, тоже кое-что зависит…
Благодушествуя после обеда, сидя на скамеечке и покуривая, Чебутыкин терпеливо ждал, когда о нем вспомнят. Сначала ребята разгружали овощи. Из обрывков разговоров, долетавших до него, Чебутыкин понял, что овощи заработали в колхозе, и это он отметил как факт, о котором стоит поговорить, потому что лагерь получал питание на каждого ребенка по 1 рубль 50 копеек, и это было больше, чем в соседних лагерях, где, как он знал, ребят не использовали на посторонних работах. Самодеятельность Ваганова! И ежели ребятам не хватает овощей, так он, Чебутыкин, представитель завкома, может поставить вопрос о дополнительной закупке овощей. Это во-первых! А во-вторых, отметил он про себя, очень уж вольно и неуважительно ведут себя ребята по отношению к Ваганову — толкаются возле него, орут, перебивают, явно не выказывая почтения к старшему, тем более к начальнику. Затеяли спор, кто сколько заработал, и пристали к Ваганову, чтобы он рассудил. Он же отмахнулся от них, как от мух.
— Сами считайте. Я вам не счетовод. Не маленькие. Работали — не спорили, а теперь вам важно знать зачем-то, кто сколько заработал…
— Это нам, Яков Антонович, надо принципиально знать, а не для денег. Нам важно для учета…
— Учет ваш все равно пойдет в борщ…
И вообще какое-то панибратство. Ребята поносили друг друга, не выбирая слов, а Ваганов все это время толковал о чем-то со старшим вожатым и не делал никаких замечаний. Чебутыкин издали наблюдал и поражался, до чего ребята не уважают своих старших товарищей. Ваганов сделал между тем не одну ходку на склад, в мастерские, на стройку спортивного комплекса, а Чебутыкин все сидел, наблюдая, как крутится вокруг него карусель. Наконец, взопревший, расстегнув косоворотку, Ваганов подался к Чебутыкину и вяло пожал его жесткую ладонь: