— Вот и умница! — промолвил граф. — А как же лес?
— Ах, я туда одна не пойду, вы меня будете сопровождать. Но, — прибавила она, — дайте мне немножечко того ликера, который варили для нас с таким старанием.
— А к чему он вам, душенька? От него внутренности жжет.
— Пусть жжет, — воскликнула она в раздражении, — ведь я хочу подарить вам как можно скорее ребеночка, а питье тому поможет.
— О моя малютка! — сказал сенешаль, поняв, что Бланш была девственна до кончиков ногтей. — Для сего дела прежде всего необходимо соизволение Господа, и жена должна быть готова к принятию своего сеятеля.
— А когда же это будет? — спросила она, улыбаясь.
— Когда того возжелает природа, — ответил он шутки ради.
— А что для того надо делать?
— О, тут нужны некие действия, каббалистические и алхимические, кои далеко не безопасны.
— А-а! — протянула она с задумчивым видом. — Вот почему матушка плакала, ожидая моего превращения, но Берта де Прейли ужасно важничает оттого, что сделалась женщиной, и она говорила мне, что ничего нет проще на свете.
— Сие зависит от возраста, — ответил старик. — Но скажите, видели вы на конюшне белую кобылицу, о коей так много говорят по всей Турени?
— Да, видела. Очень смирная и статная лошадка.
— Так я вам дарю ее, и вы на ней будете скакать, когда вам захочется и сколько вам угодно.
— О, вы очень добры. Я вижу, что мне не солгали, когда так говорили о вас.
— Здесь, моя милочка, — продолжал он, — у меня есть эконом, капеллан, казначей, начальник конюшни, начальник кухни, бальи и даже кавалер Монсоро, молодой слуга по имени Готье, мой знаменосец, и он сам, и его люди, командиры, солдаты и кони — все вам подвластны и будут исполнять ваши желания беспрекословно, под страхом виселицы.
— Но, — возразила она, — что касается того алхимического действия, разве нельзя его произвести немедля?
— О нет, — сказал сенешаль. — Для сего требуется, чтобы сначала на нас обоих снизошла благодать, иначе у нас родится злосчастный ребенок, отягченный грехами, что воспрещается законами церкви. Потому-то на свете и расплодилось такое множество неисправимых, негодных мальчишек. Неблагоразумные родители, видно, не стали дожидаться, пока очистятся их души, и чадам своим передали дурные наклонности. Прекрасные и добродетельные дети рождаются лишь от безупречных отцов. Вот почему мы и попросили мармустьерского аббата благословить наше ложе. Не нарушали ли вы в чем-либо предписаний святой церкви?
— О нет! — с живостью возразила Бланш. — Перед обедней я получила отпущение всех моих грехов, и с тех пор я не совершила даже самого маленького грешка.
— Вы, значит, вполне добродетельны! — воскликнул хитрый сенешаль. — И я в восторге, что у меня такая жена, но я-то бранился и сквернословил, как язычник.
— О, почему же?
— По той причине, что танцы слишком затянулись и я не мог вас заполучить, привести сюда и поцеловать!
И он припал весьма изысканно к ее ручкам, осыпал их поцелуями и развлекал ее разными пустяками, чем она осталась очень довольна.
Так как Бланш чувствовала себя утомленной от танцев и всех церемоний, она снова прилегла, сказав сенешалю:
— Завтра я сама буду следить за тем, чтоб вы больше не грешили.
И она уснула, предоставив очарованному старцу любоваться ее светлой красотой, ее нежным телом; и все же был он в большом смущении, понимая, что сохранить ее в столь приятном для него неведении окажется не легче, чем объяснить, почему быки непрестанно жуют свою жвачку. И хотя будущее не сулило ему ничего доброго, он так возгорелся, созерцая дивные совершенства Бланш, прелестной в невинном своем сне, что решил сохранить ее для себя одного и зорко оберегать сей чудесный перл любви. И со слезами на глазах стал он целовать ее мягкие золотистые волосы, прекрасные веки, ее алые и свежие уста, действуя с превеликой осторожностью, в страхе, что она проснется… Вот и все, что он познал в первую брачную ночь, — немые услады жгли ему сердце, а Бланш не шелохнулась. И бедняга горько оплакивал зимний хлад своей старости и понял, что Бог подшутил над ним, дав ему орехов в ту пору, когда у него уже не осталось зубов.
Глава вторая
Как сенешаль Брюин укрощал свою девственную супругу
В течение первых дней медового месяца сенешаль придумывал разные глупые отговорки, злоупотребляя похвальным неведением своей супруги. Прежде всего сослался он на докуку сенешальских своих обязанностей, которые побуждают его столь часто оставлять ее одну. Потом отвлек ее сельскими забавами, повез на сбор винограда в свои виноградники близ Вувре и все старался убаюкать всякими россказнями. То он утверждал, что людям благородного звания не следует вести себя как всякой мелкоте, что зачатие графских детей происходит лишь при известном расположении небесных светил, каковое определяется учеными астрологами. Или же говорил, что надо воздерживаться от зачатия детей в праздники, ибо сие есть тяжелый труд. Он же соблюдает праздники, желая без помехи попасть в рай. А то заявлял, что если на родителей не снизошла благодать Божья, то ребенок, зачатый в день святой Клары, родится слепым, а если в день святого Генуария, то тогда у него будет водянка, а в день святого Анания — парша, а святого Рока — непременно чума. Потом стал объяснять, что зачатые в феврале — мерзляки, в марте — драчуны, в апреле — никудышные, а хорошие мальчики все майские. Словом, он, сенешаль, хочет, чтоб его ребенок был совершенством, семи пядей во лбу, а для сего требуется благоприятное совпадение всех обстоятельств. Иной раз он говорил Бланш, что мужу дано право дарить ребенка своей жене, когда на то будет его воля, и ежели она добродетельная женщина, то и должна подчиняться желанию своего супруга. Потом, оказывается, надо было дождаться, чтоб мадам д’Азе вернулась, дабы могла присутствовать при родах. Из всего этого Бланш уразумела лишь одно: сенешаль недоволен ее просьбами и, должно быть, прав, ибо он стар и умудрен опытом. Итак, она покорилась, но думала про себя о столь желанном младенце, вернее, только о нем и думала, как всякая женщина, если что-нибудь ей в голову взбредет, и не подозревала, что уподобляется в своей настойчивости куртизанкам и девкам, каковые не стесняясь гонятся за удовольствиями. Однажды вечером Брюин случайно заговорил о детях, хотя обычно избегал таких речей, как кошка воды, но тут, забывшись, стал жаловаться на некоего парня, наказанного им поутру за важный проступок.