— Ты случайно не фараон или кто-нибудь в этом роде, а? — спросила Эйлин.
— Нет, черт возьми, — ответил он.
— Никогда не приходилось встречать человека, не фараона, просто человека, которому удалось бы купить наручники, — заметила она.
Так она болтала с ним, удерживая его от глупостей. Полицейские разработали свою тактику на основании сведений, полученных от его брата, и Эйлин точно знала, что Джимми никогда не служил в полиции. Где же он купил наручники? Не в одном же из сотни городских магазинов, торгующих порнографией, и не в одной из многочисленных антикварных лавок, скупающих для продажи всякий хлам, который наши бабушки выносят из чердаков. Она просто разговаривала с ним. Добивалась от него ответов, отвращала его мысли от насилия.
Только бы он не изнасиловал девушку, не убил бы ее. Он угрожал убить девушку, если полицейские не оставят его в покое.
— Так где же ты смог купить наручники? — допытывалась Эйлин.
— Никак не могу вспомнить, где я их приобрел, — паясничал он. — А ваши наручники где?
— У меня их нет, — ответила она.
Это была правда.
— Я же сказала тебе, что я безоружна...
И это тоже правда.
— ...и не ношу при себе наручники. Это только у тебя одного есть наручники и револьвер.
Полуправда.
Все полицейские бригады быстрого реагирования, толпившиеся в коридоре, были в пуленепробиваемых жилетах и вооружены. Если бы из квартиры послышался выстрел, они мгновенно вышибли бы дверь. Игра в разговоры продолжается только до этого предела. А потом начинается серьезный разговор с позиции силы. В этом заключалась явная противоречивость ее действий, но Эйлин считала, что с ней можно мириться, если она приносит пользу — а это было очевидным.
— На улице все еще идет снег, — произнесла она. — Ты любишь снег?
— Слушай, — рявкнул он. В его голосе звучало раздражение. — Что ты там задумала? Я же сказал тебе, что убью Лизу, если твои проклятые мужики не оставят меня в покое! Так что оставьте меня в покое! Убирайтесь отсюда.
Но дверь не захлопнул.
— Ты же не хочешь ее убить. Правда? — возразила Эйлин.
— Не имеет значения, что я хочу сделать. Вы меня сами толкаете на это.
— Наша задача — уберечь людей от беды.
— Так вы, значит, заинтересованы в том, чтобы я не наделал беды?
— Да, мы в этом заинтересованы.
— Почему бы тебе не занять место Лизы? Тебя я прикую наручниками к кровати, а ее выпущу. Идет?
— Нет. Я на такую сделку не согласна.
— Почему же? Вы заинтересованы в том, чтобы никто не пострадал. Ты входишь сюда, занимаешь ее место.
— Уж не принимаешь ли ты меня за сумасшедшую? — осведомилась Эйлин.
— Так почему же ты не входишь? Здоровенная бравая фараонша, входи же.
— Я не хочу, чтобы кто-нибудь пострадал, — сказала она. — В том числе и я. Мы все хотим помочь тебе, Джимми. Почему бы тебе не снять с двери цепочку? И тогда мы сможем спокойно поговорить.
— Мы можем и так хорошо поговорить, — отрезал он. — А вообще-то нам не о чем разговаривать. Убирайтесь отсюда, и Лиза успокоится. А будете здесь сшиваться, с ней случится беда. Как вы это не поймете?
— Разве я могу быть уверенной, что ты не надругался над ней. Я сказала своему командиру, что с ней все в порядке, а он...
— Я же сказал тебе, с ней все в порядке.
— Так я ему и доложила. Но, если он заподозрит, что я лгу ему, у него лопнет терпение, и он отстранит меня от этого дела.
— А кто ваш командир? Лысый мужик, который толковал тут со мной до тебя?
— Да. Инспектор Брейди. Он командует нашей бригадой.
— Ну вот пойди и скажи ему, чтобы он убрал отсюда всю свою проклятую свору.
— Я не могу приказывать ему, он же мой начальник. Ты же знаешь, что такое начальство. А у тебя разве нет начальника?
— Томми — мой начальник.
Есть! Она уловила в его голосе странную интонацию, подумала с минуту.
— Ты говоришь о своем брате?
— Да. Он — хозяин склада-магазина слесарно-водопроводных изделий, а я у него работник.
Старший брат работает на младшего. Младший брат женился на семнадцатилетней девочке. Старший брат живет с ними в одной квартире.
— Тебе нравится твоя работа? — спросила Эйлин.
— Не желаю говорить об этом.
— А о чем ты желаешь говорить, Джимми?
— Ни о чем. Я хочу, чтобы вы оставили меня наконец в покое, вот что я...
— Ты ел что-нибудь сегодня утром?
— Я не голоден.
— А Лиза? Может быть, она голодна.
За приоткрытой дверью воцарилось молчание.
— Джимми? Что с Лизой? Ты не подумал, что она, может быть, хочет есть?
— Не знаю.
— Почему бы тебе не пойти и не спросить у нее?
— Я отойду от двери, а ты попытаешься взломать ее.
— Обещаю, что не сделаю этого.
— В коридоре стоят мужики, которые явились сюда вместе с тобой. Они и взломают дверь.
— Нет. Я попрошу своего начальника, чтобы он удержал их от этого. А ты пойдешь и спросишь у Лизы, хочет ли она есть. Идет? Может быть, мы передадим ей что-нибудь покушать. Если она голодна. Да и ты, конечно, голоден. Полночи на ногах. Может быть, я могу...
— Я не голоден.
— Тогда пойди спроси у Лизы, хочет ли она есть. Хорошо?
— Обещаешь, что никто не попытается взломать дверь?
— Джимми, если бы мы хотели сделать это, ничто бы нас не остановило.
— Как бы не так! Я стою здесь с револьвером в руке.
— А все наши ребята в пуленепробиваемых жилетах. Если бы они захотели взломать дверь, от нее уже давно и щепок не осталось бы, Джимми. Но мы не хотим этого. Наша задача — отвести от всех беду. От нас, от тебя и от Лизы. Я уверена, что ты не хочешь, чтобы Лиза пострадала...
— Не хочу.
— Я знаю это.
— Очень хорошо, что вы знаете. Как вы думаете, почему я делаю это?
— Понятия не имею, Джимми. Можешь ли ты сказать мне, почему?
— Чтобы уберечь ее от беды. А вы что думали?
— Как ты?..
— Как вы думаете, почему я выгнал его из этой проклятой квартиры?
— Ты говоришь о своем брате?
— Да, о нем! О ком же, по-вашему, я еще могу говорить?
Прошлой ночью он избивал ее, как собаку. Я сказал ему, чтобы он оставил ее в покое, а то я вышибу мозги из его проклятой головы. Велел ему убираться отсюда и никогда больше не возвращаться. Вот почему я приковал ее наручниками к кровати. Для ее же блага. Она позволяет ему избивать себя до полусмерти, а потом они всю ночь напролет занимаются любовью. Клянусь Богом, я пытаюсь защитить ее.
— Так вот, значит, что разбудило тебя прошлой ночью. Он бил ее?
— Каждую ночь, сукин он сын.
— Мы сделаем все, чтобы это больше никогда не повторилось, Джимми.
— А как же вы это думаете сделать?
— Твоя невестка может обратиться в городские организации. Они сумеют обуздать твоего брата...
— Я этого больше не выдержу. Она такая крошка, а он все время избивает ее, как собаку.
— Мы положим этому конец, Джимми. А сейчас пойди спроси ее, не хочет ли она есть? Хорошо?
— Пойду спрошу, — нерешительно проговорил он. — Но я закрою дверь и запру ее на замок.
— Лучше бы ты этого не делал, Джимми.
— А кто, черт возьми, знает, что у вас на уме? У меня есть револьвер.
— Вот поэтому-то я и хочу, чтобы ты оставил дверь незапертой. Не дай Бог, кто-нибудь пострадает, Джимми. Не желаю я никаких несчастий.
— Плевать я хотел на тебя и на твои желания, — отрезал он и захлопнул дверь.
В коридоре воцарилась такая тишина, что защелкивание замочного запора прозвучало выстрелом в ушах Эйлин.
— Я подумал, что мы должны внести в наше выступление что-то новое и потрясающее, — заявил Сильвер.
— Новое и потрясающее — что же именно? — спросил Джиб.
Ему никогда не нравились эти новые и потрясающие идеи Сила. Например, однажды он заявился с предложением, что обе девушки должны петь фальцетом. Как будто их голоса и так не были достаточно высокими. «Такого еще никогда не было, приятель», сказал Сил. «Две девушки поют фальцетом. Всех мороз по коже проберет.» На это Джиб возразил, что мороз — это чушь. Людям не нравится слушать вещи, которые их потрясают. Они хотят все время слушать одно и то же, одни и те же ритмы, одни и те же голоса, поющие в стиле рэп. Они не хотят, чтобы их потрясали, приятель.