— Каково это? — спросила я.
Она всхлипнула:
— Ч-что?
— Быть мертвой. Каково это — быть мертвой?
Кейтлин повесила голову и заплакала. Рядом с ней в цепях сгорбился ее отец, форма чирлидерши смотрелась на нем странновато. Я засмеялась.
— Эй, мистер Блэкли. Может, трахнемся еще разок? По старой дружбе.
Он тоже заплакал, как девчонка.
— Времени мало, — сказала я, чувствуя шевеление в животе. — Ребенок на подходе.
Словно напоминая о себе, траходемон повернулся еще раз, вонзая раскаленные ножи в утробу. Моя киска сжалась, и я почувствовала, как из нее что-то льется. Повернулась набок в надежде уменьшить боль, а когда она улеглась, открыла глаза и увидела отца — в цепях, рядом с изуродованным трупом Эми. Он был голым, его член встал, на головке выступила капелька кровавого предсемени.
— Есть хочешь? — спросила я.
Он не ответил.
Мои глаза наполнились слезами, хотя я ничего не чувствовала. Разрыдавшись, я заметила, что скованные чирлидерши следят за каждым моим движением. Им так хотелось стать мной. Я задалась вопросом: что бы они отдали за возможность надеть мою кожу?
Решила воспользоваться мачете, раз уж принесла, но, когда достала его из сумки, увидела, что оно ржавое и в пятнах травы. Я грохнула его на пол, и девчонки вздрогнули.
— Фунт мяса, — сказала я, ни к кому особо не обращаясь. Даже не знала, что это значит.
— Пожалуйста... — взмолилась одна.
Я не понимала, черная или блондинка. Их маленькие тела сплавились в содрогающуюся двухголовую и четвероногую массу. Я расстегнула ножны и достала охотничий нож. На нем еще была кровь Эми. Я гадала, будут ли черные куски на вкус отличаться от белых. Посмотрела на этих сиамских близнецов и поняла, что возбуждена настолько же сильно, насколько голоден траходемон. Я знала, что эти мелкие сучки тоже хотели меня трахнуть. Они были скованы, как рабыни из порнофильмов. Боже, да они умоляли меня об этом — стоило лишь взглянуть на их одежду.
Я встала на колени и двинулась к блондинке. В руке сверкал нож. Я чувствовала, как мобильник покачивается на груди, и улыбнулась при мысли, что эфир еще не закончился. Это была моя последняя битва, конец драмы одной актрисы. Я надеялась, что все это видят, потому что хотела распотрошить девчонок живьем. Выгрызть из них органы и трахнуть себя их костями. Вот шоу, которого заслуживали все опарыши этого мира.
Когда я попыталась встать, боль молнией ударила от живота до промежности, раскололась надвое, хлынула по ногам, сворачивая кровь в венах и парализуя мышцы. Я упала на колени к блондинке, рыгая от тошноты. Голова шла кругом. Боль взорвалась внутри, как бомба из гвоздей и зубов. Я каталась но ногам девчонки, ее крики оглушали. Впрочем, было ясно: кричит не она. Траходемон использовал ее как микрофон. Хотел, чтобы я слышала его, несмотря на помехи.
День блаженства и красоты кончился. Осталась только агония. Уютный кровавый пузырь лопнул, защитная оболочка рассыпалась в прах. Я прислонилась к девчонке и выронила нож, чтобы расстегнуть джинсы. Сбросила кроссовки и начала ритмично дышать, как в фильме про тренинг для беременных, который мы смотрели на уроке мистера Блэкли. Стянув джинсы с бедер, я обнаружила, что трусики промокли от крови. Выпуталась из них и снова прислонилась к девочке, упершись в пол широко раздвинутыми ногами.
Неважно, что роды начались на несколько месяцев раньше. Ребенок был необычным.
Я тужилась, но вместо того, чтобы почувствовать, как траходемон выскальзывает наружу, ощутила, что он забирается вглубь, противясь моим попыткам вытолкнуть его и освободиться.
Он не хотел появляться на свет.
Но я не могла оставить его внутри. Когда мы попадем в тюрьму, там не будет человечины и он прогрызет меня насквозь. И это только одна из проблем. Главная тревога осталась неизменной со дня, когда я увидела розовую точку на аппликаторе.
Я не хотела быть беременной малолеткой.
Хуже стыда нельзя было и представить. Ничто бы не сравнилось с позором от этого открытия — неминуемого, как только меня арестуют. Отец не выдержит. Учителя начнут смотреть сверху вниз, друзья шептаться у меня за спиной. Несмотря на постоянные мысли о самоубийстве, я была сильной молодой женщиной. Но этого бы не пережила. Просто сломалась бы.
Я снова стала тужиться, вжимаясь в близняшек.
Протестуя, траходемон начал кромсать меня, как я рыженькую, которую отпустила. Когти, острые, словно бритвы, полосовали стены матки, крохотные зубки отрывали полосы мышц. Его не волновало, умру ли я. Он мог выжить потому, что уже готов был родиться, но сопротивлялся, чтобы меня позлить. Если не предпринять мер, траходемон прогрызет путь наружу.