- Да вы не беспокойтесь. Передам.
Он вложил ей в руку ощутимый по весу свёрток.
- Спасибо тебе. До свиданья, - отдал он ей честь и пошёл к машине.
Когда Галка пришла домой, она первым делом сунула чужой пакет на шкаф. Потом разнесла хлеб и заборные книжки по соседям, а заодно с ними и дурную весть. У одного из них разжилась кипятком - для своей печки у них не было ни поленца, - и заварила чай на вишнёвых прутиках. Потом они с мамой ели липкий горьковатый хлеб, медленно ели, тщетно пытаясь уловить хлебный запах. Но разбудить хлебный дух в этом сыром кусочке можно только одним способом: подсушив его на горячей плите. Сегодня и это невозможно. Запивали пустым чаем. Гадали, когда же, наконец, и каким путём доставят в Ленинград продукты? Мама помолилась и легла спать. Она была всё ещё слаба.
Галке не спалось. Её прямо-таки терзало любопытство: что же может храниться в этом загадочном пакете? Пшённая крупа, ржаная мука или пачки три-четыре фруктового киселя? А если там сахар? Вряд ли. Нет, дальше так продолжаться не может. Разве она не имеет права заглянуть в пакет? Ну да, имеет. Ведь она же его будет нести. И Галина сняла пакет со шкафа.
Развернула одну газету, затем вторую. В ней в плотной коричневой бумаге обнаружился увесистый брусочек. "Неужели сало?" - пронеслось у неё в мозгу. Но когда был отогнут уголок бумаги, Галка сдавленно ахнула: - "Масло? Но этого не может быть. - Она взволнованно царапнула приоткрытую грань брусочка, облизала ноготь. - Настоящее... Да, настоящее сливочное масло. Фантастика. - Галину бросило в жар. - Мы едва не умираем с голода, а тут граммов восемьсот настоящего сливочного масла. С таким куском масла можно и маму на ноги поставить, и запросто до самого Нового года дожить.
Да. Но ведь оно чужое?! И я не воровка. Мне поверили. И я пообещала. Жаль, что оно не наше. Как жаль. А может, отрезать хоть кусочек, маленький-маленький. Та женщина, не станет же она его взвешивать? Конечно, не станет. Я ведь и так её, может быть, от смерти спасу. Тем более боцман хотел мне заплатить. А завтра я сварю суп и положу в него чуточку масла. Вот мама удивится! Спросит, откуда? А что я отвечу? Боже мой, какой стыд. Нет. Ни за что. Сестра Нефёдова сама меня угостит. Тогда будет не стыдно. Ну, конечно, угостит. У нас ведь одна беда на всех".
Эта ночь для Галины была одной из самых безумных в её жизни. Возбуждение долго не проходило. Но сон всё же сморил её. А чуть свет она уже была на ногах. И пока не проснулась мама, девочка отправилась в путь. Примерно к полудню Галка доплелась до этого злополучного дома. Поднялась на второй этаж. Заглянула в записочку: "Пятьдесят четвертая". Постучала в дверь. Никакой реакции. Прошло около минуты. "А если она на работе? - оторопело подумала Галина. - Что мне тогда делать с этим свёртком?" Она постучала ещё раз, уже более настойчиво. И тут лязгнула щеколда, и дверь квартиры приоткрылась. Из неё выглянула молодая женщина в лёгких бурочках и тёплом голубом халате. Её русые волосы, только что избавленные от бигудей, блестели правильно уложенными завитками. Глазки подведены. И никакой худобы. Словом, она вся была из той другой, довоенной жизни. И это удивляло.
- Что тебе? - скользнула она взглядом по свёртку. - Это от брата?
- А как вас зовут? - спросила Галя.
- Ириной Семёновной, а фамилия брата Нефёдов.
- Тогда этот пакет для вас. От него.
- Давайте, - энергично протянула она руку.
Галку обдало холодом. И она, преодолевая внезапно появившееся внутреннее сопротивление, рассталась с пакетом.
- Спасибо, девочка, - с лёгким оттенком кокетства поблагодарила её хозяйка квартиры.
И захлопнула за собой дверь. Лязг щеколды прозвучал коротко, словно точка, поставленная на пишущей машинке, в короткой захватывающей истории. Причём на самом интересном месте и без всякой надежды по-своему изменить её финал. Галина пошатнулась и, прислонившись к стене, безвольно сползла вниз. Сил на то, чтобы вернуться домой, не было.
"Не угостила? - не поверила она. - Ни грамма не дала... Как же так? Я ж полдня сюда добиралась... А она так и не угостила. Какая же я идиотка".
Галя долго ещё сидела у стены, а слезы всё текли и текли.
Ноябрь близился к концу. Ленинград продолжал сражаться, трудиться, жить. Вражеская авиация над ним стала появляться реже. Потому что теперь её главная забота - сорвать доставку продовольствия в город. А это задача не из простых. Тем более, что с двадцатого ноября открылась ледовая дорога через Ладожское озеро. Артиллерийские обстрелы города не прекращались. Однако уже ни вой сирен, ни предупреждения диктора по радио об опасности не могли заставить ожесточённых и ослабевших горожан покинуть свои рабочие места или квартиры. Смерть была так близка, так обыденна, что её перестали бояться.
Вовка уже во второй раз шёл в магазин за хлебом. С утра, отстояв семь часов и не дождавшись его привоза, он вернулся домой. Там немного отдохнул, отогрелся и снова отправился в очередь. Шёл и думал о том, что ещё не началась настоящая зима, а овощей уже нигде не достать. И вдруг впереди, метров за сто от него, в верхних этажах пятиэтажки что-то взорвалось, и целая кирпичная груда рухнула на тротуар. Вовка перешёл на противоположную сторону улицы и взглянул на дом. В доме, на уровне третьего этажа, на месте межоконного простенка бурой пылью клубилась огромная дыра. Четвёртый этаж остался невредим только благодаря тому, что поперечные балки над окнами в этом доме были не короткими, как обычно, а длинными, рассчитанными сразу на три окна. Всё ясно, снаряд ударил.
Пока мальчик подходил к месту обрушения простенка, красноватый шлейф пыли уже лёг на вчерашний снег. И тут Вовка заметил какое-то шевеление внизу. Человек? Как он туда попал? Да ведь всё ясно - шёл по тротуару. Мальчик поспешил к пострадавшему, как оказалось, мужчине. А тот, неловко сбрасывая с себя изувеченной рукой куски кирпичей, штукатурки и осколки стекла, пытался высвободиться из западни. Но получалось это у него неважно, потому что из-под обломков виднелись только его голова и левый бок.