Некоторое время Вовка смотрел на фото как под гипнозом. "Всё-таки странно...- думал он, - у этого фрица тоже есть дом, жена, дочка. Как же это может быть?" Наконец, справившись с замешательством, он спросил немца:
- И что с этим делать?
- Ден бриф, шик ден бриф .
- Это? - Вовка показал ему документ.
Тот отрицательно покачал головой.
- Может быть это? - мальчик за уголок приподнял конверт.
- Я , - удовлетворённо прикрыл глаза немец.
- Отослать письмо? - мальчик жестами подкрепил свой вопрос.
- Я, - кивнул немец.
- А это куда положить? - Вовка показал на фотографию и документ. - Сюда же?
- Я, - согласился тот. И словно карандашом пошевелил пальцем.
- Хочешь, чтобы я дописал письмо? - Вовка на воображаемой странице тоже пальцем сделал короткий росчерк.
- Я, - голос немца начал слабеть.
- Ладно, допишу. И отошлю. Если жив буду, - поясняя свои слова жестами, добавил он и спрятал всё в карман курточки.
Правая нога мальчика, соскользнувшая под бедро немца, совершенно промокла и от напряжения занемела. Вовка потянулся к лежащему на краю воронки автомату, вдавил его в дёрн и, вцепившись в цевьё, выбрался наверх. Оторванная подошва тотчас напомнила о себе. Мальчишка с недовольной гримасой повернул носок ботинка влево, вправо и понял, что не сможет больше сделать и шагу. Бросив подсумок с боеприпасами наземь, паренёк уселся на него.
- Подожди немного, - обратился он к немцу и, подкрепляя слова жестами, сказал: - Вот подвяжу подошву и побегу за санитарами, они тебя живо перевяжут.
Вовка сноровисто стащил с ноги ботинок, выжал воду из портянки, оторвал от неё узкую полоску материи и начал скатывать её в жгут. Вдруг он услышал осевший голос немца:
- Ихь браухе шон кайне занитэре. Ихь вайс, ихь штербе йецт .
- Слушай, фриц, подожди ещё минутку, - мальчик показал на запястье, где носят часы. - Не побегу же я в одном ботинке. Я быстро.
- Ихь браухе шон кайне занитэре, - настойчиво повторил немец, отрицательно покачивая головой.
- Не надо санитаров? - переспросил его мальчишка, указывая в сторону возможного нахождения санитарной машины.
- Ихь браухе нихьт. Эс ист шпэт, - подтвердил тот.
- Я понял, - кивнул ему Вовка. - Не надо так не надо. Тебе виднее.
Энергично встряхнув портянку, он туго навернул её на озябшую ступню и взялся за ботинок.
- Нэ надьё, - снова подал голос немец.
- Не надо? - не поверил своим ушам Вовка. - Что, не надо? Обуваться? Ха. Надо! Ещё как надо. Я тебе не аист. Мне стоять некогда. Нужно бегать, на двух ногах бегать.
- Ним майне штифель, - немец перевёл взгляд со своей ноги на ногу мальчика.
- Твои сапоги?.. Мне? - удивился мальчик.
- Я-я, - подтвердил немец.
- Нет. Не надо, - решительно отказался Вовка. - Не хочу. Носить твои сапоги и каждый день помнить о тебе. Не хочу.
- Я-я, - продолжал настаивать немец. - Ихь шэнке зи дир. Ду эринерст михь ан Гаврош.
- Гаврош? - уточняя, повторил паренёк. - А-а...Я читал про него, отчаянный хлопец. Но я не Гаврош. Меня зовут Вовка.
- Офко? - удивлённо прищурился немец.
- Владимир, - поправился мальчик.
- О! Вальдемар. Унд ихь бин Гюнтер.
- Ты - Гюнтер? - для верности переспросил Вовка.
Немец кивнул.
- Понятно, - сказал мальчик. - Сапоги у тебя, Гюнтер, конечно, ладные... Но я не хочу.
- Волен вир зи умтаушен, - шевельнул немец двумя пальцами, переводя глаза со своих ног на его ноги и наоборот. Тем самым, подтверждая догадку мальчика.
- Меняться хочешь? - жестикулируя, спросил Вовка.
- Я-я, - устало сказал немец. - Шнеллер.
- Ну, ладно уж, давай, - вдруг согласился мальчик. - Одной проблемой меньше. Все равно уж не забыть всё это.
С помощью жгута он основательно закрепил подошву на ботинке. Потом, с трудом сняв с негнущейся ноги немца сапог, примерил его: сидит хорошо. И только тогда мальчик поменял одну пару обуви на другую. Завязав последний шнурок, он взглянул на немца. И тут заметил, что его синие глаза заметно помутнели.
- Спасибо, Гюнтер, - сказал мальчик. - Крепкие сапоги, только уж больно холодные.
Немец шевельнул пальцем.
- Лас михь майне мэдхен, Марта унд Катрин, анбликен.
Вовка, услышав имена, всё понял. Он достал снимок, приблизился к немцу и поднёс фотографию к его глазам. Тот долго-долго смотрел на неё и, кажется, улыбался. Вовкина рука стала уставать. Он спросил немца:
- Ну что, налюбовался на своих?
Тот не ответил. Мальчик наклонился, пристально всмотрелся в его лицо, неумело прикрыл ему глаза. Подумал: "Верно говорят: от смерти не посторонишься". Взглянул на снимок. "Надо запомнить их имена, война ведь когда-нибудь кончится".