Таковы были взгляды Кулиша по данному вопросу в первый период его деятельности, — они действительно изменились до противоположности во втором периоде её.
Прежний защитник восстававшего за свою свободу народа является теперь горячим сторонником тех, кого сперва называл поработителями — польско-украинских панов, возмущавшийся прежде словами старинного стихотворца Климентия, называвшего непокорных мужиков бунтовщиками (Осн. 1861, I, 163), теперь сам ничего не видит в прошлых движениях малорусских народных масс, кроме своеволия и бунта. “Народная муза, полная разума и милосердия”, уступила место разгульной и дикой музе пьяных кобзарей, поджигающих, во время бражничанья в шинках, толпы лентяев и своевольников против благодетельствующего им культурного шляхетства. Такими были эти толпы прежде, такими и до сих пор остаются. Народ — азиатски некультурная дикая масса, лишённая, вследствие своей дикости, чувства справедливости и гуманности. Как прежде истинные поборники культуры — польско-украинские паны — имели право силою сдерживать варварские порывы этой массы, так и теперь истинным представителям интеллигенции принадлежит право насильственно культивировать эту массу. Таково впечатление, производимое многочисленными историческими статьями второго периода деятельности Кулиша, а также его стихотворными сборниками “Хуторна поэзия" и “Дзвин” и драмою “Байда”. Мы передаем только основной тон последних его работ, уклоняясь от цитирования произведений, при чтении которых (как напр. многих стихотворений из сборника “Дзвин”) тяжело становится на душе — столько в них презрения к народным массам, возвеличивания насилия и страстно-недоброго отношения ко всем несогласно думающим с автором... Правда, Кулиш признает (см. его полемику с г. Павликом) существование экономической необеспеченности народных масс, но полагает, что улучшение их благосостояния произойдет путем гуманных филантропических уступок со стороны состоятельного командующего класса [16].
Чем же объяснить такую резкую перемену взглядов?
Прежде чем ответить на этот вопрос необходимо коснуться отношений Кулиша к самобытному развитию малорусской народности. В этом случае он никогда не изменял своих взглядов. Признавая исторически необходимым соединение южного и северного русских племен в одно государство, он с самого начала своей литературной деятельности держался того взгляда, что малорусская народность должна органически развиваться и найти себе выражение в литературе и искусстве. И его цель была — послужить сколько возможно этому развитию. Придерживается ли он казакофильских мнений, или взглядов “Истории воссоединения Руси” — он одинаково трудится на пользу развития малорусской литературы и её языка. В самый разгар его антиказацкой и антигайдамацкой полемики он деятельно работает на украинском языке, издает стихотворные сборники (“Хуторна поэзия”, “Дзвин”), отдельные поэмы (“Магомет и Хадыза”), драмы (“Байда”), издает по-малорусски полный перевод Нового Завета и работает над малорусским переводом Библии ветхого завета, переводит по-украински Шекспира, Шиллера, Байрона, Гейне, — и вся эта неутомимая работа (результаты которой обнародованы только отчасти) продолжается непрерывно. Никто больше него не написал по-малорусски, и смерть застала его с пером в руках за малорусской работой. Даже появление такой его книги, как “Крашанка” вызвано стремлением его помирить поляков с австрийскими малоросами с целью улучшения положения последних. Таким образом не может быть и речи о том, что Кулиш “вообще явился злейшим противником стремлений, в которых прошла однако, вся его прежняя жизнь”. Кулиш изменил во многом свои взгляды, но основного стремления всей своей жизни он никогда не изменял, так как этим стремлением было — служить делу развития родного слова, что он всегда и делал и всю свою долгую жизнь он был бойцом за это.
Да, вот в чем дело: он был по своей натуре прежде всего бойцом, обладавшим в то же время выдающимся литературным талантом. Притом бойцом страстным, увлекающимся и глубоко убежденным в правоте защищаемого им дела, даже когда ошибался. Эта струна звучала в его существе всегда сильнее всех остальных и всем остальным давала тон. В этом главным образом заключается разгадка той неустойчивости его мнений по многим вопросам, о которой мы говорили выше.
Кулишу с самого начала его деятельности необходимо было конечно опереться на данные, указывающие на присутствие в прошлой и настоящей жизни народа таких начал, которые не только давали ему право на самобытное развитие, но и указывали на наличность сил, необходимых для осуществления этого развития. Такими данными явились для Кулиша прежде всего — сильно развитая психика народа и та степень умственного и эстетического развития его, которая дала ему возможность создать многочисленные образцы литературы и искусства, часто блещущие всеми признаками высшей степени красоты; затем — минувшая историческая жизнь страны, представлявшая примеры массовых движений народа в защиту свободы и своих прав, обнаруживала у этого народа идеал демократического общественного строя с выборным началом и пр. Под влиянием ярких картин, созданных историческими думами кобзарей, а отчасти и подкрашенной историей, вроде истории псевдо-Конисского, воображение молодого Кулиша рисует ему образы героев малорусского прошлого, борцов за свободу — таких же искренних, страстных и благородных, как и он сам, хотя и действовавших иными средствами. Так создается “Украина” — книга малорусских героев. И чем больше автор любит этих героев, тем сильнее в нем желание познакомиться с ними поближе. Он отдается изучению истории родного края, вчитывается в летописи и старинные документы, тогда почти нетронутые еще печатью. Пожелтевшие запыленные листки старых рукописей открыли Кулишу много нового; но ближайшее знакомство с героями не послужило им на пользу в его глазах: он не только не нашел в них рыцарей без страха и упрека, но наоборот — увидел нравственную и политическую несостоятельность многих выдающихся исторических деятелей Малороссии и отвернулся от них. Если бы он и хотел, то уже не мог бы писать далее свою украинскую Илиаду. Теперь он пишет беспощадные обвинения против правящего класса Малороссии и говорит о гетманщине как о подгнившем дереве. Но разве эта “гетманщина” со всею её “старшиною” — это уже все? Конечно, нет! Эти люди, подражавшие изгнанным польским панам, являлись лишь притеснителями народной массы, боровшейся за человеческие права, стремившейся к свету и добру. Эту героическую борьбу и воспевает теперь поэт в стихотворном сборнике “Досвиткы” и других произведениях шестидесятых годов, отражающих новые его взгляды. В этих работах он с особенным сочувствием изображает то, что не подверглось ни заразе “панства”, ни влиянию “мужичества”, — он ищет только истинно-человеческого. Ему уже несколько претит кровавый разгул народных страстей, но он еще видит в нем историческое возмездие за причиненное народу насилие. Наклонность к историческим изысканиям не дает ему возможности успокоиться на добытых уже результатах, и раз пробужденная мысль исследователя все глубже и глубже вникает в историю родной страны. Его художническую и несколько аристократическую натуру (хотя и воспитавшуюся в демократическом направлении) чем дальше, тем все более и более коробит при чтении страниц казацкой истории: столько здесь еще грубости и варварства! Нет, не здесь искать героев для поэта! Страна, обещавшая рай культурности населявшему ее народу, под действием разрушительных сил народного восстания превращается в пустыню, исчезают в ней все зачатки культуры. На месте разрушенного эти народные массы, с эгоистическим командующим классом во главе, не в состоянии создать ничего нового; образ прекрасной страны, павшей в борьбе за свою самостоятельность вследствие давления со стороны грубой силы, оказывается лишь плодом фантазии, ни на чем не основанным. Наоборот: они, эти казаки, сами убили ее:
16
Здесь, впрочем, он более остался верен самому себе, так как он никогда сильно не интересовался политико-экономической наукой и разрешение экономических вопросов и прежде ставил в зависимость не от законов экономики, а от распространения моральных истин.