Она склоняет голову набок.
– «Саттер Олкотт» звучит как имя богатого белого старикашки.
«Туше».
Я подавляю улыбку и перебираю ключи, пока не нахожу нужный, потом вставляю его в замок входной двери. Мелроуз маячит позади, выжидая, и я более чем уверен, что от меня воняет, как от помойки. Я весь день тянул проводку в строящемся здании в Энсино, а март нынче выдался необычайно жарким.
Особенно для целого дня работы.
Мы входим в дом, и я ставлю ее сумку у левой стены прихожей, но на этом моя помощь заканчивается, поскольку сейчас у меня три первоочередных дела: горячий душ, холодное пиво и сочный стейк-рибай.
– Вы знаете, куда идти? – спрашиваю я.
– Ник сказал – наверх. Спальня слева.
Я хмыкаю:
– У Ника проблемы с ориентировкой в пространстве. Слева – моя комната. А его, то есть ваша, справа.
Странно думать о том, что она и Ник – друзья, даже лучшие друзья. Он может носить одну и ту же футболку по три дня, прежде чем кинуть в стирку. А на ней туфли с красной подошвой и высокими каблуками – я постоянно вижу женщин в таких туфлях на бульваре Робертсон.
– Вы всегда так наряжаетесь для переезда? – спрашиваю я, отметив, что ее блестящие белокурые волосы изящно завиты, а полные губы накрашены темно-розовой помадой. Не знаю уж, полные ли эти губы от природы или же она попыталась сделать из себя некое подобие Кайли Дженнер – в наши дни подобные вещи не определишь на взгляд, по крайней мере, в большом городе. Однако эти губы просто великолепны, словно две половинки подушки, имеющей форму сердечка.
– Я не наряжалась. – Она опускает взгляд на свои туфли на шпильках, потом снова смотрит на меня. – Это не наряд.
Может быть, там, откуда она прибыла, это и так.
– А, понимаю. Значит, вы просто хотели произвести на меня впечатление, – говорю я.
Мелроуз поджимает губы – такие полные, розовые… Да, я уже говорил о них.
– К вашему сведению, у меня сегодня было прослушивание, и я целый день ездила по городу. У меня не было времени переодеться.
– Ник сказал, что вы актриса, – припоминаю я. Он рассказал мне все о ней – о том, как познакомился с ней еще в детстве и что ее бабушка была какой-то знаменитой и именитой кинозвездой по имени Глория Клейборн, хотя я плевать на это хотел. – Но я не видел вас ни в одном фильме.
Я запомнил бы такое лицо.
И такую грудь я тоже запомнил бы.
Она прищуривает красивые глаза и расправляет плечи.
– Вы не могли бы хоть полминуты вести разговор без завуалированных оскорблений в мой адрес?
– Вы полагаете, что я намеревался вас оскорбить? – Я подавляю усмешку.
– Ник сказал мне, что вы хороший человек, – отзывается она. – Он не говорил мне, что вы заносчивый нахал.
Я прижимаю ладонь к сердцу, притворяясь, будто ее слова меня уязвили.
– Может, это он виноват в том, что так меня расхвалил? Он скупой, как черт, и сделает что угодно лишь бы сэкономить несколько баксов. Я ужасно рад, что больше в моем холодильнике не будут валяться эти банки с мочой… то есть с «Old Milwaukee».
Мелроуз опускает взгляд, как будто ей трудно признать, что ее друг детства буквально продал ее за эти несколько тысяч баксов. Отпустив ручку чемодана, она складывает руки на груди.
– Он не стал бы ставить меня в такое неловкое положение, – возражает она. – Он не стал бы просить меня жить под одной крышей с кем бы то ни было, если бы не думал, что я смогу с этим человеком поладить.
– Может быть, вы просто знаете его не настолько хорошо, как вам кажется? – Я пожимаю плечами, как будто это не моя проблема – и это действительно так. – Я всегда априори предполагаю, что все лгут и заботятся только о себе. Так намного реже приходится разочаровываться в жизни.
– Я не лгу.
– Фигня, – отмахиваюсь я. – Все лгут. А если говорят, будто не лгут, то тоже лгут.
– Я не согласна, но пусть так. – Она закатывает глаза и выдыхает сквозь сжатые губы. Мой взгляд снова падает на эти губы – такие полные, что это мешает сосредоточиться на чем-то другом. Хотя и остальные черты ее внешности безупречны – от сливочной кожи и изогнутых ресниц до блестящих белокурых локонов и подтянутого аккуратного зада. Но если я что-то и усвоил к своим двадцати восьми годам, то это то, что безупречная внешность почти всегда уравновешивается внутренним уродством, безумием и прочими неприятными особенностями.
Я точно это знаю.
Моя прошлая девушка была такой же, понадобилось лишь немного больше времени для того, чтобы сквозь ее внешний лоск добраться до истинной сути: лживая, легкомысленная принцесска, изображающая из себя веганку-филантропку, главная ценность которой – полностью натуральная вагина.