Ей нужен я.
Я гладил девчонку по голове. Медленно. Успокаивая. Прекрасно понимая, что этот жест бесполезен. И почему-то я не чувствовал себя рядом с ней чуждо или как-то противно. Я чувствовал себя защитником. Отцом. Интересно, а у нее полная семья? Скорее всего. В журнале вроде как записаны оба родителя. Или меня память подводит? Неважно. Сейчас это не имело никакого значения. Моя рубашка потихоньку намокала, пропитываясь слезами девчонки. Я уже пожалел, что оставил в машине пиджак. Ничего, потерплю.
Она успокоилась не сразу, спустя десять-пятнадцать минут. Ее крохотное тело слегка содрогалось от недавних слез. Я слегка отодвинулся, взглянув в ее заплаканные глаза. На секунду я даже подумал, что она не решится рассказывать мне свои тайны, но затем, глубоко вздохнув, она начала свой монолог.
— Знаете, у меня было все: преданные друзья, любимый парень, хорошие родители. Но рано или поздно все заканчивается. Любимый уходит, друзья предают, родители ссорятся. А я остаюсь одна, — высказала она свои первые слова, старалась вновь не заплакать. Глядела куда-то сквозь меня. Вбок. Возможно, ей так легче, но я не просил ее посмотреть мне в глаза. Подозревать ее во лжи смысла нет, а прерывать монолог я не собирался. — Все началось еще в начале лета, когда мы с родителями приехали с моря. Я думала, что проведу самое лучшее лето за всю жизнь. Но ошиблась. Оно оказалось самым худшим, — вновь пауза и, похоже, на этот раз необходимая. — Я рассталась со своим парнем, — она могла бы и не называть имени — я и сам прекрасно помнил слова русички о красивой паре, расставшейся в этом учебном году. — Он изменил мне. Да, все банально, но легче мне от этого не становилось. Ощущение, будто я впала в какую-то капсулу и не выбиралась оттуда долгое время. Я жила там, питалась, общалась с подругой через призму, даже свыклась с этим, хотя за эти пару месяцев нашлись и радостные моменты. Но потом во мне что-то сломалось. Тогда, первого сентября, — начала она, вспоминая нашу первую встречу. — Когда я отключилась, то подумала, что умерла. Мне было так легко и спокойно без всех переживаний, но затем, каким-то волшебным образом вы вытащили меня оттуда. А затем… — она вновь замолчала, а я надеялся, что слезы из ее глаз не выйдут. Так и случилось. — В тот день я была как никогда счастлива, впервые за все время после расставания с Антоном. Но потом появилась какая-то другая сторона моей грусти. Да, я выбралась в тот момент из своей капсулы, но затем вошла в другую, более болезненную. Когда я увидела вас после пробуждения, то почувствовала спасение, но потом вы превратились в монстра. Я не хочу вас осуждать, Станислав Родионович, но после испытанного мною шока я не готова была встретиться с разъяренным тираном, который впоследствии окажется моим учителем, — я все это время смотрел на нее, не отрывая глаз. Ее лицо не менялось, хотя она кое-как справлялась со своими эмоциями. Да и моя физиономия, наверное, оставляла желать лучшего. Если честно, я и не думал, что она так зациклена на той аварии. Не думал, что она поменяет ее жизнь.
Не думал, что для нее это имеет такое большое значение…
Я принял девчонку за авантюристку, за симуляторшу, когда в тот момент она действительно являлась жертвой. В отличие от меня. На мгновение она встретилась со мной взглядом. Всего на несколько секунд. Но за это короткое время я мог понять одну простую истину, которая заставила внутри меня все перевернуться — она не лгала.
— Я терпела ваши косые взгляды на меня, ваши унижения, чувствовала неприязнь к себе, хотя вы обещали не выходить за деловые рамки. Мне постоянно снились кошмары, где я оказывалась на том пешеходном переходе. Я просыпалась в поту по ночам, а утром, предчувствуя встречу с ночным кошмаром в реальности, порой не хотелось просыпаться. Но все это ерунда по сравнению со вчерашним днем, — она вновь замолчала, внимательно рассматривая паркет на полу пиццерии. Я вмиг вспомнил ее грустное и отрешенное лицо вчера в полумраке подземки. Обнимающие саму себя руки, будто она хотела спрятаться от всего этого мира и остаться наедине. Смотрящие под ноги глаза. Отрешенность. Сейчас в ней играли практически те же эмоции, только отчуждения не ощущалось. Потому что была не одна. — Я впервые за несколько месяцев встретилась со своими подругами. И вчера… одна из них защищала моего бывшего, когда я рассказала им об измене. Уверяла, что он не виноват, что его напоили на той злосчастной вписке. Знаете, мне было так обидно, что верная подруга заняла иную позицию, понимая, что совершенно неправа. Наверное, я не ожидала от нее этого, поэтому приняла все близко к сердцу, — я понимал, что все эти подростковые проблемы, которые кажутся в этом возрасте безвыходными, могли сыграть злую шутку с человеком. Даже предполагал, как ее можно утешить, хотя будь на ее месте какая-то другая малолетка — не стал бы даже обращать внимание на всю эту бабскую хрень. Однако Сафронову я выслушивал внимательно, вылавливая каждое ее слово, каждую перемену интонации, каждую эмоцию на ее покрасневшем от слез лице. И я старался сидеть спокойно, никак не реагируя и делая выводы в своей голове, пока она не закончит свой рассказ. — А ночью я узнала, что отец изменяет маме. Внезапно и неосторожно. Если бы я не проснулась от кошмарного сна, то не пошла бы на кухню за стаканом воды, не засмотрелась бы на дождь и не услышала бы его разговор с любовницей. Наверное, я бы и руку не поранила, если бы не проснулась, — с горькой усмешкой произнесла она, поглаживая белый бинт на правом запястье. — Честно говоря, лучше бы я не просыпалась от того кошмара — мне было бы гораздо легче. Я бы никогда не узнала о его изменах. Наверное, легко тешить себя обманом. Но от этого не убежишь — вы сами так сказали, — «Молодец! Усвоила мое наставление!» — пронеслось в моей голове. — Больше всего я запомнила ваши слова: «Мне нравится издеваться над тобой», — процитировала девчонка, все так же рассматривая пол. Она не забыла, как я поймал ее вчера на лестнице в попытке прогулять уроки? Если честно, я даже не вспоминал об этом, а оставил свое ликование на том пролете лестничной площадки. Тогда мне просто хотелось преподать ей урок, дать понять, что со мной шутки плохи, и если я освободил ее от первых уроков, это не значит, что нужно пропускать остальные. Но не допускал и мысли что моя последняя фраза, сказанная вскользь, так западет в ее мозг. Слишком близко она все воспринимает. Но это меня волновало в последнюю очередь. — Не знаю, почему я все рассказываю именно вам, но понимаете… мне больше некому. Я осталась одна. Всем плевать. Моим подругам, родителям. Я никогда не была одинока, но сейчас это чувство стало мне родным. И знаете, мне страшно. Страшно остаться одной. Наверное, не только вы любите надо мной издеваться. Я не знаю, что мне делать. Все запуталось, а распутать этот клубок очень сложно, — закончила она свой монолог. Как я это понял? По затянувшемуся молчанию. Хотя я благодарил ее, что теперь она не тормошила меня и не ждала мгновенного ответа, а дала мне время на то, что я ненавидел больше всего. На размышления.