— Я хочу, чтобы вы все подошли сюда, — слышу знакомый голос, усиленный громкостью микрофона. Айзек.
Со всех углов доносятся гул шепотков и пьяные смешки, и гости начинают стекаться к центру гостиной, где он стоит. Взгляд Айзека устремлен на меня, он выглядит серьезным, даже несмотря на то, что на губах играет непринужденная улыбка.
— Таша, подойди и ты, — улыбка меркнет, сменяясь напряжением, но через секунду вновь появляется. — Пожалуйста.
Ноги отказываются меня слушаться, но немая просьба в его глазах, вопреки все протестам тела, подталкивает меня вперед. Через пятнадцать шагов, которые мысленно отмеряла, я останавливаюсь напротив него. Дыхание перехватывает, потому что в собравшейся толпе я вижу лицо Джейдена. Он смотрит на меня, не отрываясь, огонь в его взгляде смешан с растерянностью.
— Вы все знаете, что я люблю эту девушку, — слова Айзека с трудом долетают до моего застанного врасплох сознания. — Но я никогда не говорил, как я ей восхищаюсь: ее красотой, целеустремленностью, силой, умом и организаторскими способностями…
Словно в замедленной съемке я вижу, как Джейден отталкивает плечом впереди стоящего парня, и выходит вперед. Сердце взмывает вверх и начинает бешено колотится в горле.
— Не надо, — говорю ему одними губами.
Его кулаки сжимаются до побелевших костяшек, скулы натягиваются. Он упрямо шагает вперед, но ловит мой умоляющий взгляд и, застыв на долю секунды, отступает.
— Я люблю тебя, Таша. Влюбился очень давно и на сто процентов уверен, что больше ни к кому не испытаю это чувство. Именно поэтому сегодня при всех этих людях я хочу спросить: ты выйдешь за меня?
Я разрываю зрительный контакт с Джейденом и ошарашенно смотрю на Айзека, на ладони которого стоит раскрытая бархатная коробка с кольцом. «Платиновый Graff», — машинально говорит внутренний голос, — «Восемьдесят пять тысяч долларов». Если до этого момента всего его слова были не более, чем набором привычных клише, то последняя фраза… Айзек делает мне предложение? После всего? После того, как его отвергала и избегала? Предлагает мне выйти за него замуж?
Айзек напряженно улыбается и пододвигает коробку ближе, словно убеждает меня ее принять.
— Я люблю тебя, Таша, — эти слова он говорит тихо, опустив микрофон, лично мне. — Выходи за меня.
Пол начинает закручиваться под ногами словно воронка, лишая меня устойчивости. Я растерянно смотрю в толпу, застывшую в плотоядном ожидании, нахожу глазами Джейдена. Кажется, он потрясен не меньше меня — натянут как струна и не дышит. И словно в насмешку моему многолетнему дежавю, в этот момент я вижу Коула. Он по-идиотски скалит зубы, и пусть из его рта не исходит не звука, лающий смех из тоннелей прошлого громко звучит у меня в ушах.
— Я не могу, — я пытаюсь облизать пересохшие губы, но их словно склеили.
Айзек подается вперед и заглядывает мне в глаза.
— Что, милая? Я тебя не слышу.
— Я не могу. Прости, не могу.
Не знаю, услышал ли он меня, потому что я разворачиваюсь и бегу. Натыкаюсь на людей, не успевших расступиться, случайно задеваю столик, заставленный дурацкими стаканами в белый горох и вылетаю из дома. Бегство стало моей любимой привычкой.
Глава 24
Джейден
Дворники не справляются с потоками воды, заливающими лобовое стекло, хотя работают в максимальном режиме. Здравый смысл подсказывает остановиться и переждать ливень, но прислушаться к нему не могу. Ведь речь идет о Таше. Она не отвечает ни на мои сообщения, ни на звонки, с тех пор как сбежала с той идиотской вечеринки, где он сделал ей предложение. Это не дает мне ни жить, ни дышать. Я полностью пропал, потому что не могу перестать о ней думать. Никогда не переставал.
Бывает, что человек пускает корни в твоем теле с первой минуты вашего знакомства. Опутывает ими сердце, душу, мозги, проникает в кровеносную систему. Ты можешь сколько угодно искать этому объяснение, пытаться взять эту зависимость под контроль — это уже ничего не изменит. Таким человеком стала для меня Таша, когда ей было всего девять. Смелая, упрямая, капризная, трогательная, щедрая и невероятно ранимая, несмотря на всю показную браваду. А еще Таша, также как и ее повзрослевшая версия, совсем не умела лгать и изворачиваться.
Даже когда мне было двенадцать, я видел ее насквозь — все ее страхи и недостатки, каждую ее попытку быть тем, кем она в действительности не являлась. Это меня не отталкивало, а наоборот, привязывало к ней еще сильнее. Если в душе существуют пазы, то Таша Эванс идеально в мои попадала.
Своего отца я не знал, с Розой мы никогда не были близки, и Таша с легкостью завладела всей любовью, которую я был способен отдать. Оглядываясь назад, я понимаю, что каждый мой поступок так или иначе был посвящен ей. Когда после очередного поручения Лаго, меня тошнило от волнения в подворотне, в чувство приводила лишь мысль о том, что когда-нибудь я заработаю много денег, и мы сможем быть вместе. О том же я думал, когда восстанавливал Мустанг — каждый раз невольно представлял ее, сидящей в нем. Не убивался по ней и не ставил жизнь на паузу — Таша просто всегда была со мной, и я твердо знал, что когда-нибудь мы встретимся. Именно благодаря мыслям о ней, я никогда не чувствовал себя одиноким. Лаго и мать, моя единственная семья, никогда даже близко не значили для меня столько, сколько эта девятилетняя избалованная девочка.
Когда я увидел ее в университете, то испытал злость оттого, что в моем воображении по прошествии этих лет она была другой. Не такой стервозной к людям, не зависящей от чужого мнения и условностей, не имеющей отношений с ним. Но дерево по имени Таша слишком глубоко пустило в меня корни: вырвать его — означает умереть самому. Я не смог в ней разочароваться, и наблюдая со стороны, понял, что причин для этого совсем нет. Передо мной была та же самая девочка, что и много лет назад: смелая и ранимая, запутавшаяся в себе, но имеющая понятия о добре и справедливости. И мне стало совершенно плевать, как она ведет себя с остальными. Она могла бы линчевать половину университета — в моих глазах это бы не изменило ничего, потому что я никогда не встречал такого одновременно сильного и беззащитного человека как она. Таша вызывает во мне бурю чувств: восхищение ей и желание ее оберегать от нее же самой. Многие ненавидят и боятся ее, но это лишь потому, что они слабы и не знают ее такой, какой знаю я. Мое неидеальное совершенство, за которое я бы мог убить.
Я останавливаю машину возле дома ее родителей и, накинув на голову капюшон, чтоб укрыться от дождя, жму кнопку ворот. Жду секунду, две, три, десять, и когда собираюсь нажать ее снова, в домофоне раздается голос Лили Эванс, матери Таши.
— Кто это?
Я снимаю капюшон, давая разглядеть себя в камеру, и наклоняюсь ближе к динамику.
— Это Джейден Рид, миссис Эванс. Я звонил сегодня. Хотел поговорить с Ташей.
— Кажется, я сказала тебе, что ее здесь нет, — ее высокий голос натянут раздражением, которое она не пытается скрыть. Манеры для Лили в приоритете, но для сына домработницы, которого она всегда считала недостойным дружбы с ее дочерью, она не видит повода стараться. Мне плевать. На ее нее саму и на ее мужа, и на их мнение обо мне. Таких снобов как они, я бы, не раздумывая, посылал к черту, если бы не одно «но». Они родители Таши, и они для нее важны. Я приползу к ним на животе и стерплю тысячи снисходительных взглядов, если это означает быть с ней.
— Я вижу ее машину, миссис Эванс, и ее подруга сказала, что она у вас. Просто передайте, что мне нужно ей кое-что сказать, а потом я уеду.
— Моя дочь не хочет с тобой… — Лили обрывается на полуслове, и я слышу голос Таши, доносящийся откуда-то издалека. В течение нескольких секунд она спорит с матерью, а потом в домофоне раздается глухое «Сейчас выйду».
Я облегченно вздыхаю и ловлю ртом капли дождя, скатывающиеся по лицу. Они затекают за воротник толстовки, щекоча грудь и живот, но сейчас это даже кажется приятным. Главное, что я увижу ее. Каковы бы ни были причины, по которым она избегала меня, я смогу ее переубедить. И я не должен был уезжать с Лаго в Чикаго, а быть с ней. Таша запуталась, а мне всего лишь нужно было напоминать ей, как важно чувствовать. Я должен был дать ей понять, что она не одинока, и у нее есть я.
Таша появляется на крыльце, одетая в шорты и толстовку в капюшоном, похожую на мою. На улице темно и мне приходится напрягать зрение, чтобы разглядеть ее фигуру, идущую по туско освещенной дорожке. Я слишком изголодался по ней, чтобы потерять хотя бы секунду. Я не должен был уезжать.
Таша отщелкивает замок на воротах, ее лицо по-прежнему остается скрытым тенью капюшона.
— Пройдем в беседку, — она кивает себе за плечо. — Ты полностью промок.
Я бы предпочел поговорить у себя в машине, но сейчас готов принять любые ее условия. Мне нужно, чтобы она меня слушала, а где это произойдет, не так важно.
Мы в молчании доходим до беседки и встаем друг напротив друга. Таша обнимает себя руками, и, наконец, смотрит мне в глаза. В груди колет холодом — ее лицо напоминает застывшую маску.
— Сними капюшон, Таша. Здесь нет дождя.
На долю секунды в ее взгляде мелькает замешательство, после чего она откидывает черную ткань на затылок. Ее волосы забраны назад, на лице нет ни намека на косметику, и пальцы мгновенно начинают зудеть от желания к ней прикоснуться. Девять дней вдали от нее слишком много, чтобы этого не хотеть, а она слишком красива.
— Я не буду спрашивать, почему ты не отвечала на мои звонки. Думаю, для этого была причина. Я не успел догнать тебя на той вечеринке, и поэтому приехал лично. Прости, что оставил тебя так надолго одну со всем этим. Я боялся, что в мое отсутствие ты много всего себе придумаешь и скажешь ему «да», — от волнения сердце начинает стучать сильнее, а ладони потеют. Я впервые в жизни выворачиваю душу. — И рад, что у тебя хватило смелости этого не сделать.
Таша по-прежнему стоит прямо и, не мигая, смотрит на меня. Я почти ощущаю это защитное поле, которым она окружена — коснись его и тебя отбросит напряжением на милю назад. Она молчит, поэтому я продолжаю говорить. Она закрыта, а мне нужно до нее достучаться.