Пойманных супругами на охоте уток, парили, жарили, коптили и вешали в погреб. Один раз им даже попался лось. Как — то вечером, после ужина, к Льву подошел Семён. Мальчик выглядел бледным, с залегшими под глазами тенями.
— Батюшка, меня одолели кошмары, — пожаловался он.
— Пойдём, спустимся в подвал, я дам тебе успокаивающий отвар.
Но ни отвар не помог, ни заговоры, ни травы. Сеёену продолжали сниться кошмары. Узнав об этом, Мария пренебрежительно спросила супруга:
— Его мать, что, была гадалкой?
Лев промолчал, зная, что развитие этой темы приведёт к скандалу. Хотя, предположение супруги вполне могли оказаться верными. После той ночи, он проснулся в районе Птицыно, где гадалок водилось больше, чем в любом другом месте. А раз та женщина могла быть представителем столь сомнительного вида колдовства, то предрасположенность к предсказанию могла передаться Семёну, и все его кошмары являлись призраками грядущего, которые сами решали, когда им исчезнуть.
— Подожди немного, — сказал он сыну, утешающе потрепав того по плечу. — Кошмары сами вскоре тебя покинут.
Ещё одним ребенком, дела, которого беспокоили Льва, был Пётр. Он всё чаще уезжал из дома, дабы нанести визит Яковенко, хотя и стал выглядеть здоровее. От вопросов Льва, он отмахивался и отвечал, что это дело между ним и семьей матери. Лев чувствовал, как назревает, что — то не доброе. Пётр и раньше был довольно скрытным, но охотно делился своими догадками и теориями с дядюшкой, который и открыл ему путь в мир колдовства.
Но в первый день ноября пришлось отодвинуть заботы о племяннике на второй план. Вере сделали предложения. Нужно было готовиться к свадьбе, и Лев занялся подготовкой приданного для племянницы. Он так хотел, чтобы её ничего не смущало и не тревожило, особенно теперь, когда события, ожидаемое ею последние полгода, наконец произошло. Видимо, в этот момент он упустил некую деталь, которая существенно повлияла на поведения Алёны.
Время для младшей сестры, словно отмотали назад. Одним солнечным днём в начале декабря, когда искристый снег, шедший всю ночь и переставший только под утро, лежал на заметённых дорожках сиреневого сада, она сказала за завтраком:
— От чего это ты сел во главе стола? Это место батюшки.
Тогда Лев не предал этой фразе большого значения, после скандала на императорском балу, Алёна иногда бывала излишне вредной. По-настоящему тревожный звоночек он услышал, когда та достала свои старые платья и велела высечь дворовую бабёнку за то, что та ей сказала:
— Помилуйте, сударыня. Да, вы годов тридцать такого не нашивали.
Но на счастье крестьянки вмешалась Мария.
— Алёна Володаровна, — нахмурилась она. — Вы конечно, всегда отличались любовью к фасону, не подходящему вам по возрасту, но, чтобы впасть в юность… Видит Перун, это выглядит убого.
Алёна встрепенулась, и словно мутная пелена слетела с её глаз.
— И правда, — потерянно протянула она. — Чего это я? Вот смотрю сейчас, и кажется мне, что эти платья совсем устарели. Ну, кто сейчас носит такие кружевные воротники?
Видеть сестру, впадающую в забытье было горько. В последний год на них свалилось множество всяких неприятностей, и Лев не видел ничего странного в том, что Алёна пыталась справиться с потрясениями своим способам. Легко и непринужденно, словно ничего и не произошло.
Но однажды, январской ночью его разбудил камердинер.
— Проснитесь, сударь, проснитесь.
Лев не понимал, что происходит, и первым его желанием было отослать вон настойчивого слугу, а на утро устроить ему головомойку. Но тот продолжал будить Льва, говоря, что дело требует срочного вмешательства графа и никак не может ждать до утра.
— Выйдете уже наконец, — не понятно к кому обращаясь, бросила потревоженная Мария.
И Лев понимая, что дворовой не сдастся даже под угрозой смерти, решил подняться. Кровь застыла в его жилах, когда он ступил на третий этаж. Душераздирающие крики Алёны проникали во все щели, сковывая живые души, коих у дверей её покоев собралось не мало. Присутствовал даже бледный Иван, с явными следами горячки на лице, и Пётр, видимо работавший допоздна в подвале.
Внутри пара дворовых девушек прижимали зло мечущуюся сестру к кровати. Она была облачена в одну рубашку, волосы растрёпаны и сбиты в колтуны. Голубые глаза лихорадочно блестели, а с потрескавшихся губ слетали ругательства и угрозы.