Оркестр перестал играть мазурку и зачинал вальс.
— Я устала, сударь. Отойдите, — отмахнулась она, но тот всё продолжал стоять.
— Ти откажешь старый друг? — вдруг спросил он, протягивая руку.
Алёна замерла. Осознание медленно подбиралось к ней, готовясь проглотит и выплюнуть косточки. А если ослышалась? А если просто показалось? И ещё тысячи если поселились в её голове.
Она сжала веер до треска в спицах. Жар разлился по телу, ладони вспотели, а затем тут же стало холодно. Женщина подняла глаза, мысленно увещевая себя не питать напрасных ожиданий. Но увидев эту оливковую кожу, тёплые глаза и старый шрам, пересекающий правый глаз, Алёна чуть не лишилась чувств.
Веер выпал из ослабевших пальцев. Резко закружилась голова. Лучиано схватил Алёну под локоть, и встретившись взглядами, они замерли.
Забыв, как дышать, Алёна почувствовала, как слова заостряют в горле. Перед глазами поплыло, и даже потемнело.
— Прошу вас, — легонько встряхнул её Лучиано. — Я много лет ждал нашей встречи, синьорина. Думал всякое и готов был принять, что угодно, лишь бы вы были счастливы, синьорина.
Алёна вцепилось в его предплечье, словно боясь, как бы Лучиано не исчез, словно туман по утру.
— В своём ли я уме? Вы ли это?
— Самый настоящий, — он пылко приник губами к её руке. — Подарите мне танец.
Всё ещё находясь в непонимании, Алёна робко кивнула, и мужчина утянул её в круговорот вальсирующих пар. Ноги с трудом держали женщину, но Лучиано это ничуть не смущало. Он уверенно вёл в танце, нашёптывая ей нежности на гаэльском.
Она ловила каждое его слово, отдающееся в сердце сладкой истомой. За те годы, что прошли во время их разлуки, она многое позабыла, и сейчас могла только догадываться о чём он ей говорит.
Весь вечер прошёл для Алёны, словно во сне. Она не видела ничего и никого, кроме Лучиано, и когда пришла пора распрощаться, ею овладел такой безумный страх, что она чуть не лишилась чувств.
— Ну что ты, — шептал мужчина на ломаном имперском, целуя её слезящиеся веки. — Не печалься, я заберу тебя.
Алёна провела кончиками пальцев по его шрамам, и вкус желчи почудился на языке.
— В этот раз точно, — пообещал он, целуя её ладони. — Верь мне. На этот раз я не отступлю.
С болью в сердце им пришлось разомкнуть объятия и разойтись в разные стороны, ежеминутно оглядываясь через плечо.
— Сейчас же, найди мне ту шкатулку, которую батюшка привёз мне из Полесья, — потребовала Алёна у камердинера.
Но старик только сокрушённо покачал головой:
— Сударыня, как же так. Вы ведь её давеча отдали Надежде Андреевне.
— В самом деле? Хм… Что ж делать — то? Мне она теперь до ужаса нужна. Так нужна, что душа из тела рвётся, — женщина тяжко вздохнула.
— Давайте я вам другую приспособлю. У вашей матушки было много украшений.
— И то верно, — согласилась Алёна. — Добудь мне, какую — нибудь особо прелестную.
— Обождите, сударыня, я принесу её в ваши покои, — старый камердинер разулыбался своей полезности, и заковылял на чердак, где среди пыли, годами складывалось имущество Орловых.
— Вот, — принёс камердинер кованный ларец, — ещё от вашей прабабушки.
— Какая прелесть, — ладони Алёны скользили по самоцветам. — Это подойдёт.
Драгоценные камни так искрились на солнце, что дар речи покидал смотрящего. Но восхитившись его красой, женщина убрала ларец в самый дальний угол, под своей кроватью, куда в самые ясные дни не попадало и луча. Теперь ему предстояло укрывать письма новой хозяйки от любопытных Варвар.
Белые конвертики, содержащие в себе крупицы счастья, приходили под покровом ночи. Быстрокрылый Дербник приносил их в своих когтистых лапах.
Оказывается, за пределами Империи бурлила самая настоящая жизнь. Столько всего происходило в мире. В то время как в единственной газете, одобряемой комитетом цензуры, «Имперском Рассвете» — ничего не печатали, а если и появлялась статья, то искривлённая и вывернутая на изнанку.
Однажды он принёс веер. Золотые спицы, тёмные кружева и такая лёгкость, словно Алёна держала в руках крылья бабочки. Он был словно создан для её руки.
Женщина подолгу разглядывала его, то пристально вглядываясь в плетения, то пылко прижимая к сердцу. По словам Лучиано она была достойна самого лучшего. И чем больше женщина перечитывала их тайную переписку, тем больше в этом уверялась.
— Что с моими платьями? — в ужасе Алёна перебирала свой платяной шкаф, натыкаясь на одежду дамского фасона. — Где мои наряды? Это возмутительно, кто этот шутник? Найду, высеку розгами. Живо принесите мне мою одежду.