Мужчина проходил мимо зелёной гостиной, в окно которой заглядывали первые лучи солнца. Они струились бликами по каштановым кудрям Надежды. Она была облачена в платье из тёмной, словно безлунная ночь, ткани, с серебряной нитью, пущенной по корсету. Увидь её кто-нибудь из старой гвардии, непременно бы ужаснулся такому наряду.
Её траур только начался, как можно? Чёрный жемчуг украшал изящную шею, прелестные маленькие ушки и тонкое запястье Надежды. Гибкие пальчики были унизаны всевозможными кольцами: с бирюзой, размером подобной глазному яблоку, усыпанное бриллиантами, как небо звездами, простое серебрёное с древними символами на внутренней стороне; кольцо в виде виноградной лозы, оплетающей палец, с каплями россы из циркона…
Она перебирала украшения из деревянной шкатулки, придирчиво оглядывала каждое, и, если оно приходилось ей по вкусу надевала на себя. Надежда любовалась, как кольца переливаются в раннем свете и была довольна.
— Ах, — вырвалось у неё, стоило только увидеть Владимира. — Ты весь промок. Нужно меньше проводить времени за разговорами с туманом. Скорее переоденься.
Она позвонила в колокольчик и распорядилась прибежавшей на зов дворовой девушке:
— Подай горячего чаю. Да побыстрее.
Владимир сменил одежду и вернулся к сестре. Она уже успела заложить все украшения обратно и пила чай из расписанного сиреневыми цветами сервиза.
— Я думал, ты уехала ещё вчера, — сказал Владимир, присоединившись к ней.
— Как видишь я все ещё здесь, — хмыкнула она, пожав плечами. — Что мне сейчас прикажешь делать в столице? — она махнула рукой, указывая на свое платье. — Ни гостей позвать, ни потанцевать, ни пошутить. Ни-че-го. Абсолютно ничего. Ещё долго не погуляешь. И Верину свадьбу перенесли.
— А как же Сергей? — спросил Владимир.
— Да что с ним станется, — ответила Надежда так, словно говорила о предмете интерьера, а не о муже. — Я отправила ему письмо вместе с Фёдором, что матушка плоха и я задержусь в Сиреневом Саду.
— Какая же ты жестокая женщина Надежда, — покачал головой Владимир, без намека на осуждения в голосе. — Так мучить человека…
— А он меня не мучает? — возмутилась Надежда. — В люди выйти нельзя, приклеится, как репей к подолу и ходит за мной по пятам, и ходит. Спасу нет. Мне бы с дамами словом перемолвиться, а никак, он за спиной стоит и слушает. И не замечала бы я ничего, если бы он подарки дарил так же, как ревновал. Но за последние несколько месяцев только одно колье из алмазов.
— Как он с тобой ещё не разорился? — посетовал Владимир.
— Он был предупрежден, когда брал меня в жены.
— Любовь ослепила его.
— Теперь его ослепляет только ревность.
— И цены на твои наряды.
Брат и сестра рассмеялись.
— Ты вот что мне ответь, — сказала она, сделав глоток чая. — Куда пропал Саша? Вера сказала, что он скрылся в ночи.
Владимир тяжело вздохнул и уверенно ответил:
— Отец передал ему свою последнюю волю. Видимо он отправился выполнить её. Я уверен он скоро вернется.
— Что же это за последняя воля такая, раз он пропустил похороны? По мне, так это верх неуважения.
— Не суди с горяча, — попросил Владимир.
Тут дворовая девушка оповестила их о завтраке.
После приема пищи, Владимир отправился к матушке. Она действительно была плоха. Он смотрел на неё и не узнавал, словно перед ним лежала чужая женщина, немощная и сухая. Мужчина словно только сейчас заметил, как матушка постарела. Её грудь тяжело вздымалась, пересохшие губы выпускали хриплое надрывное дыхание. Морщинистые руки были сложены на груди. Она вот — вот готовилась испустить дух.
— Влад, позови всех, — слова давались ей с трудом. — Мне нечего стыдиться на смертном одре. Я оставлю свой последний завет.
Домочадцы оставили свои дела и собрались у постели Екатерины Бориславовны. Они ловили каждое её слово. Женщина попросила немногого: быть осторожными, похоронить её без отпевания, просила не затевать сор, оставаясь все таким же нерушимым семейным монолитом. Женщины роняли слезы в кружевные платки, мужчины держались стойко, несмотря на переполняющую сердца горечь.
А уже утром дворовые вновь сколачивали гроб, а Владимир, по наказанию дядюшки Льва, рассылал известия о кончине ещё одного члена семьи Орловых. И снова в усадьбу Сиреневый Сад потянулась скорбная вереница карет. И опять всё семейство (кроме Александра) было в сборе. Не успевшее улечься волнение, вспыхнуло вновь среди семей старого дворянства.