— Вы ведёте себя не пристойно, — недовольно шипел ей Сергей, когда наконец — то смог вклиниться в поток кавалеров.
— Вам лишь кажется, — отмахнулась от него Надежда.
Всё вокруг было слишком ярким и красочным, чтобы портить его вечным недовольством Сергея. Но тот уже сделал своё дело, и Надежда почувствовала, что ей нужно чуточку отдохнуть. Она присела на стул под бардовыми портьерами, пока Сергей отлучился, чтобы принести ей игристого вина.
— Душенька, — подсела к ней Антонина Бориславовна. — Ты постаралась на славу.
Её так похожее на мамино лицо горело здоровым румянцем, но стоило ей взять Надежду за руку, как оно стремительно утратило все краски. Антонина Бориславовна вскрикнула и испуганно отдернула ладонь.
— Ох, — тяжело выдохнула она. — От чего же ты так холодна.
Надежда удивилась. Она совершенно не чувствовала себя замерзшей. Наоборот, после столь долгих танцев женщина ощущала жар в каждой частице своего тела.
— Все со мной хорошо, — отмахнулась Надежда. — Вам просто мерещится.
— Нет, нет, — покачала головой Антонина Бориславовна, вновь стараясь взять её за руку, но тут вернулся Сергей с двумя бокалами.
И Антонина Бориславовна, что была ярым приверженцем старых традиций и не выносила таких новых посвященных, как Сергей Горячев, молча ушла.
Надежда только и успела пригубить вина, как вновь устремилась в пестрый хоровод пар.
Уже ранним утром, переступая порог замершего в предрассветный час дома, она чувствовала себя полностью удовлетворенной. И не гудящие ноги, ни ломка в спине не портили впечатления от праздника.
Стоило ей только скинуть начидку, как отмер молчавший всю дорогу до дома Сергей.
— Как же Вам не стыдно? — чуть ли не шипел он. — Вы заигрывали со столькими мужчинами сразу, не смотря на своё положение замужней дамы.
— Вы не только что открыли глаза, — раздраженно ответила Надежда. Вновь он испортил ей настроение. — Это высший свет. Там все друг с другом заигрывают. Советую и Вам как — нибудь попробовать.
— Меня не интересуют все, — в тон ей ответил Сергей. — Меня интересуете только Вы. Неужели Вам не жаль моего сердца?
— Вашего сердца? — надменно спросила Надежда, а затем усмехнувшись со знанием дела произнесла. — Оно ни мне не нужно, никому — либо другому.
Она повернулась к мужу спиной, ставя точку в их разговоре. Её туфелька почти коснулась первой ступени главной лестницы, как Надежду со страшной силой дернули назад, и что — то уперлось ей в спину. Алмазное колье впилось в тонкую шею, лишая Надежду возможности дышать. Она чувствовала, как её ногти царапают шею, пытаясь избавиться от красивой удавки. Но все, что волновало женщину, это неспособность сделать и глотка воздуха, а ожерелье впивалось в кожу всё сильнее и сильнее.
Надежда извивалась и хрипела, стараясь выбраться из пут. Она судорожно потянулась к замочку, но наткнулась на мужскую руку, которая тянула колье на себя.
Это Сергей, догадалась Надежда. Неужели он сможет убить меня? Разве он не боготворил меня?
Хрипы и возня прекратились, и мужчина разжал побелевшие от натуги пальцы. Когда тело супруги рухнуло на пол, дом по-прежнему хранил безмолвие.
Иван Орлов
Первое, что Ивану захотелось нарисовать — это небо, видимое в дыре, которая осталась после его падения. Стёрлись все бывшие до этого бабочки, цветы и сирень. Он лежал на сене, вокруг кудахтали перепуганные куры, носясь по курятнику, словно обезумевшие, взволнованно звали его братья, и кажется, завизжала перепуганная нянюшка, а Иван просто смотрел на небо и хотел запечатлеть его в своей памяти именно таким, каким оно предстало перед ним сейчас. Безграничным и безоблачным.
Небо нельзя было сорвать, как цветок или поймать, словно бабочку, чтобы принести маме. И отдать ей свои глаза, чтобы она, увидела тоже, что и он так же было нельзя. Тогда Иван попытался изобразить его угольком на бумаге, пока ждал, когда заживет сломанная нога. Но уголёк был чёрным, а небо голубым и глубоким. Получалась только грязная возня.
Это расстроило его сильнее, чем невозможность поиграть с братьями.
— Где ты витаешь? — спросил, теперь занимающийся с ним отдельно, дядюшка Лев.
Иван только тяжело вздохнул. Уходило лето, тускнели краски, он всё ещё не знал, как нарисовать то небо.
— Дядя, — потеряно сказал он. — Скоро небо станет хмурым, и я не смогу его нарисовать. У меня не получается.
Он повертел уголек, еще больше пачкая пальцы и показал дядюшке Льву чёрные и серые листы. Тот долго смотрел на них, а затем сказал, погладив Ивана по голове: