— Я хотел спросить у тебя тоже самое, — ответил он, принимая от Константина бокал вина.
Выпили за покой Ивана.
— Как же так, — ахнула Вера. — Неужели она не простилась с Ваней из — за какого — то ребёнка?
Братья переглянулись.
— Какая-то глупость, — нахмурился Алексей. — Если так печётся о нём, пусть позовет Золотарёвых и едет сюда.
— Но она ещё не разу не звала Родиона или Венимида Елизаровича, — покачала головой Вера.
Олег подавился вином.
— Ни разу? — спросил он, откашлявшись, и получил в ответ кивок головой. — Уже минуло два месяца, а она и носа из дома не высовывает.
— Может быть заболел не кто — то, а она? — предположил Константин.
— А если муж держит её в дома насильно, — предположил Алексей.
Олег покатился со смеху.
— Кто? Горячев? Да если она прикажет, он будет лизать носки её туфель, — насмехался Олег.
— Не случилось ли чего дурного? — забеспокоилась Вера.
— Беспокойства излишни, — непринужденным тоном сказал Олег. — Наша Надя кого угодно поставит на колени. Не будь этой охоты, и мешающих спокойно видеть сны предрассудков, она могла бы стать императрицей.
У Алексея вырвался смешок.
— Казна бы в миг опустела.
— И то верно, — покивал Константин. — Эта же наша Надя. Она непременно скоро появиться. Может именно в это мгновение она едет сюда по заснеженным дорогам.
— Именно, — покивал Олег. — Надя со всем управится.
— И все же мне, как — то не спокойно, — сказала Вера, поближе пододвигаясь к огню, чтобы согреть свои вдруг замёрзшие руки.
Константин вновь наполнил бокалы.
— Что ты весь вечер переживаешь? — Олег вскинул новый бокал. — Давай вместе заглянем к ней, когда будем в городе. Вот увидишь, она сама нас встретит.
— Ты так считаешь?
— Совершенно верно, — кивнул Олег. — С Надей точно всё в порядке.
У Веры немного отлегло от сердца.
— Мы почти не знали его, — шепнул Алексею Константин, — но я уверен, что не случись той ужасной, неизвестной нам трагедии — Павел стал бы для нас верным другом.
Брат поддержали его вскинув бокалы.
— О чем вы говорите? — спросила Вера. — Что — то приключилось с Павлом? Но разве он сейчас не в Истрине?
— Неужели ты не заметила, как бледен был дядюшка Лев? — спросил Константин.
— Я думала, всему причиной тётушка Алёна.
— Его мучит не только это, — покачал головой Алексей. — Если завтра по утру он не расскажет Никите, что его старший брат из лечебницы, отбыл на кладбище, то я сам ему скажу. Не нам склонять за это головы.
— Как же так, — Вера прижала ладонь ко рту. — Бедный Никита, у него совсем ни осталось родных.
— Теперь у нас совсем не осталось союзников в академии, — досадливо цокнул Олег.
— Оставь свои козни хоть на мгновение, — упрекнула его Вера. — Мы собрались, чтобы помянуть родных, — в её глазах стояли слёзы. — Сначала позаботься о своей чести.
— Моя честь в порядке. Ну что ты, ну. Не трать слёзы. Я тоже чувствую, как раскалывается сердце, прикажешь и мне плакать?
— Прошу вас, — вмешался Константин. — Успокойтесь. Стенания нам ничем не помогут. Павел и так долго мучился, по сравнению с другими пациентами, он прожил достаточно долго. Я считаю, что в смерти он нашёл облегчение. А Иван… — у Константина не нашлось слов.
— От него просто отвернулась удача, — закончил за него Олег. — Мы не властны над хворями, и Золотарёвым далеко не всё под силу. Признайте, сейчас мы лишь блеклая тень былого. Давайте еще раз помянем их и отправимся отдыхать.
В этот раз Вера к ним присоединилась, надеясь, что немного вина поможет ей лучше заснуть.
Перед отъездом, девушке захотелось взглянуть на своё белое не дошитое платье. Оно лежало в её старых покоях, в сундуке, защищенным от пыли и моли. Когда Вера достала его, то, словно почувствовала себя той юной голубоглазой девой, полной мечтаний. На душе стало спокойней, и она отбывала в столицу со светлой скорбью по ушедшим.
В день, когда Вере на неделю запретили выходить из дома, пока она не окрепнет от пережитых тревог, в Царь — Граде была на удивление солнечная погода. Вышедший из — за туч, горячий шар, словно подсвечивал Германа изнутри.
— Это великолепно, чудесно, превосходно, — пылал он счастьем.
— Но ведь мы с Олегом собирались отправиться к Наде, — Вера колебалась между печалью и весельем.
— Душа моя, — взял Герман её за руки. — Посуди, что тебе важнее, наш ребёнок или мнимое волнение? Я напишу Олегу записку. Он поймет.
— Верочка, какое счастье, — прибыла сударыня Золотарёва. — Мой первый внук, или внучка. Ах, я так взволнована.