Эля быстро ела суп, не чувствуя его вкуса. Хотелось спорить, переубеждать. Не хватало аргументов.
— Что ты делаешь дома? Уроки?
— Уроки, — Минаева была сурова. — Готовлюсь к новым темам.
— Но ведь все это можно сделать за пару часов! Что потом?
Эля искренне не понимала этой сдержанности. Может, Машку кто заморозил? Может, она выпила замораживающего напитка?
Кусочек холодца соскользнул с тарелки и шмякнулся на стол. Эля быстро подобрала его руками, отправила в рот. Минаева даже бровью не повела. Смотрела в окно. Жевала. В окне деревья, детская площадка и соседний дом. С такими же невыразительными окнами. Сколько лет уже все это было, а Машка смотрела. Каждый день.
— Если все делать грамотно, то это занимает больше времени, — вдруг произнесла она, опуская вилку на пустую тарелку.
Эля никак не могла свыкнуться с тем, что отвечает Минаева не сразу, выдерживая паузу.
— Как же общение? Ну, потрепаться, погулять, в гости сходить? — не сдавалась Эля
— Зачем?
Машка стояла с чайником в руке. Перед ней на столе — одна чашка. Неразрешимая задача — никто никогда не приходил к ней в гости и теперь ей не хватает посуды?
— Ничего, если я тебе в стакан налью? — вышла она из ситуации. — У нас всего две чашки, моя и мамина. А еще есть стакан.
Вот ведь как угадала!
— Да хоть в кружку.
От происходящего кругом шла голова. Это было что-то невозможное. Жуткое. Но не страшное. Правильное слово — смешное.
— Дружба всегда строится на какой-то выгоде, — выдержав очередную паузу, проговорила Машка.
На столе появилась маленькая пачка печенья «Юбилейное». Эля еле сдержала вздох. Мама всегда покупала тортики, пряники, вкусняшки всякие — угощениями к чаю можно было наесться на неделю вперед. А здесь печенье. Интересно, сколько дадут? Одну штучку или две?
Минаева разорвала упаковку и по-честному поделила печенье пополам. Откусила кусочек, не уронив ни крошки. Чудо!
— Мне ни от кого ничего не нужно. Мне нравится то, что есть.
Эля с трудом восстановила в памяти предыдущую реплику.
— А если грустно?
— Я иду на улицу бегать, и грусть проходит.
Ага! Значит, грустно все-таки бывает. Уже хорошо, хоть какая-то человеческая эмоция.
Маша пила чай и смотрела в окно. Дом, деревья. Что она там выискивает? Ждет, когда пролетит птица?
— Я знаю, что может быть нужно от меня, — продолжила Минаева, — все хотят списать, узнать правильный ответ. Помнишь, как вы разозлились во втором классе, когда я Когтеву не дала иголку на уроке труда.
— Ну да…
Словарный запас стремительно уменьшался, мысли сворачивались в одну точку.
— Вы еще собрание устроили, говорили о моей жадности.
Минаева улыбнулась. Ничего, получается у нее улыбаться, даже на человека становится похожа. Вот только слова она говорила какие-то не человеческие.
— А я не обязана была ему ничего давать. Не готов к уроку — его проблема, а не моя жадность.
Ничего себе логика! Элю передернуло от такого перескока.
— Вот тогда я и решила, что никому ничего не должна, — завершила свою речь Минаева. — Пускай мне все будут должны.
— Но ведь ты общаешься на переменах…
— Почему я не должна общаться? Мне говорят, я отвечаю. Я же говорю, интересней на все смотреть со стороны. Вы все очень похожи и совершаете одни и те же поступки.
— Какие поступки?
— Предаете.
— Кого это я предала? — снова обиделась Эля.
— Все кого-то предают, — равнодушно ответила Минаева.
Печенье кончилось, и чай кончился.
Эля теперь тоже смотрела в окно и думала, что ей нужно от Алки. Чтобы она признала свою неправоту, чтобы все стало, как раньше. Например, как год назад. Потому что за этот долгий год Алка, действительно, предала. А Эля… Никого она не предавала. Остальные, да, обманывают. Она же постоянно делала так, чтобы было лучше.
Машка продолжала вещать дурным голосом злой пророчицы:
— Видно ведь, что ты злишься. С Максимихина глаз не сводишь. Он от этого постоянно на месте ерзает. Дронова начинает заводиться. Она считает, что ты в Максимихина влюблена. Боится, что уведешь.
— Я уведу? — Хорошо, что они уже поели, а то бы Эля подавилась. — Он же убогий!
— Эмоция — она всегда рождается из чего-то. Никогда на пустом месте.
— В психологи заделалась?
— Тут и делать ничего не надо, так все видно.
— И что же тебе видно? Как они смеются у меня за спиной?