Олег Зоберн
Пацанский гримуар
Рассказ
1
“Гримуар” ( фр. grimoire) – книга, описывающая магические процедуры и заклинания для вызова духов или содержащая еще какие-либо колдовские рецепты.
Конец июля, десять километров от Москвы. Кладбище в поле, пересеченном высоковольтной линией электропередачи. Гудят и потрескивают провода. Прямо под ними – небольшой дачный дом, огороженный деревянным забором, поверх которого натянута колючая проволока. Много свежих могил, повсюду яркие венки и цветы. Днем над полем летают и орут стаи ворон, садясь на ограды и надгробия. Чтобы добраться сюда, нужно от окраинного метро ехать на автобусе, потом идти между промзонами и мимо поселка, потом вдоль железной дороги и по мосту через речку. Это дача моего хорошего знакомого. Вот уже неделю я живу здесь и дописываю на ноутбуке роман про пацанов. Его первое предложение таково: “Известно, что пацан пацану – пацан”.
Всю неделю жарко. В кладовке имеется запас консервов и сухой лапши, а воду покупаю пятилитровыми бутылями в магазине поселка. К дому подведено электричество. Мне здесь бывает тоскливо и одиноко, но надо закончить роман, я обещал издателям, что скоро сделаю это, и уже взял аванс – тридцать тысяч рублей.
Рядом с дачей – еще несколько домишек. Когда при совдепии люди сооружали здесь жилища и разбивали огороды, вокруг не было кладбища, оно появилось недавно и активно разрастается.
Иногда по утрам я выхожу на крыльцо покурить и вижу похоронную процессию. Бывает, покойников проносят в сопровождении духового оркестра, звучит похоронный марш.
Временами я гуляю среди могил. Здесь похоронено много пацанов.
И будет похоронено еще больше. Возможно, пацан, который сейчас находится рядом с вами, завтра ляжет в землю этого кладбища. Но настоящий пацан не чурается смерти, он анализирует и приручает ее, и гибель тела для него – всего лишь явление, за которым можно наблюдать, как, например, за полетом вороны или за чужим счастьем.
2
Пацаны делятся на три категории:
1) реальный пацан;
2) ирреальный пацан;
3) мотылек.
Градация дана в последовательности этапов развития. Сначала реальный пацан изнутри замещается ирреальным, потом, окуклившись, становится мотыльком. Последние две фазы (окукливание – мотылек) разделены условно и представляют собой один феномен. Вся цепь перевоплощений длится от двух часов и до восьмидесяти четырех с лишним лет.
Непосредственно перед окукливанием пацан должен выбрать, что для него важнее: а) самосознание; б) реакция других. См. рисунок:
Реакция других – отнимает больше времени. Ее труднее контролировать, нежели продленность самосознания, однако она позволяет пацану втереться в доверие к непацанам, чтобы использовать их в своих целях. Дело тут, по большому счету, в том, насколько стремящийся стать мотыльком пацан верит в то, что он действительно достойный пацан, а не какой-то бессмысленный чувак. От этого зависит скорость перевоплощений.
Теперь рассмотрим диалог:
– Эй, парень, сколько времени?
– Не скажу.
– Почему? Мы знаем, что у тебя есть часы с кукушкой.
– Все равно не скажу, отстаньте от меня.
– Ты чё, не пацан?!
– Я не пацан?! Да ты сам не пацан!
– Ты чё сказал, ёпты?!
– Чё слышал, время есть мысль или мера, а не сущность!…
Соответственно делаем вывод: настоящий пацан должен постоянно думать о природе времени.
3
Поздний вечер, темно. Тоскливо и одиноко. Но мне надо находиться на этой даче: только здесь, окруженный могилами, я заставляю себя писать, а работать в городе, в квартире, этим летом не могу.
Ужинаю. Вот консервы, вот лапша. Мне вдруг хочется немедленно уехать отсюда и начать нормальную жизнь: устроиться на работу, забросить литературное батрачество, жениться и завести детей. Ведь ничего постоянного у меня нет, в карманах моих – бумажки с бесполезными номерами телефонов, табачный сор и леденец без обертки. И каждый день приходится размышлять: а реальный ли я пацан? Или уже ирреальный и вот-вот окуклюсь? Или, быть может, я уже почти мотылек и скоро ног под собой не почую? Но нет, я знаю, что сопливых детей и без моего участия рождается множество каждую минуту, знаю, что любая жена вскоре мне надоест. К тому же я получил аванс. Надо работать, надо дописывать роман. Интересно, как издатели оформят его обложку? Я хочу, чтобы она была похожа на флаг Евросоюза: синяя, с кругом из двенадцати золотых звезд,?в середине которого красовался бы славный русский мотылек, а издатели,
в погоне за рублем, наверняка поместят на обложке какую-нибудь мерзкую тварь с гнилозубой улыбкой и перепончатыми крыльями.
После ужина сажусь и дописываю очередную главу. Она мне не нравится: ворох ложных ассоциаций, слабоумие, дурман и никакой любви к человеку, одна недодуманная страсть. Но зато в тексте есть картинки, схемы и витиеватые кулинарные рецепты. Завершаю главу так: “Эх, мама, не режь меня ножиком, ведь был человек, а теперь что? Ни разу не пацан, а фикция, отброс, сморщенное коричневое яблоко. Впрочем, если хочешь, вонзи в мою плоть свое святое жало”. Далее – мои памятки к следующей главе: “Релятивизм, глаз на жопу натянуть, хоровое пение, любить секс без любви. Вздроч. зам. тырк. 1376 от РХ. Гендер, ульи, три ч/б фотографии. Обращение: пацаны, да что же мы с собой делаем-то?”
Сохраняю документ, встаю из-за стола, выхожу на крыльцо и закуриваю крепкую швейцарскую сигарету. Тихо гудят и потрескивают провода над головой. Передо мной – маленький запущенный огород, на нем лежат желтые прямоугольники света от окон веранды. Вдоль забора растут несколько согнутых, как бы застывших под порывом урагана яблонь. Так действует на деревья сильное поле линии электропередачи. За забором видны могилы. Звездное небо подернуто слева дымкой, это смоговое зарево Москвы. Там, в городе, живые пацаны проходят сейчас друг сквозь друга, и каждому когда-нибудь суждено окуклиться и дорасти до мотылька, а мертвые пацаны здесь, на кладбище, внимают пению грунтовых вод и, подобно живым, зависят от свойств восприятия, но эти свойства – иного, конечно же, порядка. Я не сочувствую мертвым пацанам, но надеюсь, что через двести лет кто-нибудь поцелует мое пыльное ребро.
Впереди над лесом движется серебристая звездочка спутника, пристраиваясь то к одному созвездию, то к другому. От прохладного ночного ветра шелестят вокруг искусственные цветы и ленты венков на могилах, шелестят листья уродливых яблонек. Просигналил вдалеке ночной поезд. Время то ли набухло, то ли съежилось и при этом рассеивается сразу во всех направлениях, в том числе внутрь себя.
Я затягиваюсь сигаретой, закрываю глаза и вижу, как на огромных костях первородного пацана в толще земли лежат археологическими пластами древние империи. Сонмы мыслящих мотыльков мечутся над всеми кладбищами планеты, дотлевает окурок, идет в песках белый верблюд, на глубине семидесяти метров плывет задом наперед наутилус, едет в московском метро по Кольцевой линии прекрасный андрогин и шепчет проклятия, глядя на тебя.
Я написал уже девять авторских листов. Через несколько дней соберу свои пожитки, закрою дачу и пойду между могил, затем по мосту и вдоль железной дороги. В моем рюкзаке будет лежать ноутбук с готовым романом. Я пойду, думая о том, что место, в которое направляюсь, надо вновь некоторое время считать своим домом, чтобы хоть на чем-то утвердить сознание. А что еще я подумаю? Вот что: пацан меняется, очень быстро и непредсказуемо, и скоро мы не узнаем прежнего пацана, мы вернемся к своим домам и вместо дверей увидим черные пролеты и спирали чужих галактик в них.