Это было пожалуй самым мерзким, что я испытал на родине за свои три с небольшим десятка лет.
Второй блэкаут длился дольше первого.
Очнулся я на сей раз не в метро и не за шестиугольным столом Беллы Марковны. Поначалу и не понял, где. Так темно было вокруг. Я сидел на чем-то холодном, металлическом. Как бы верхом. Или на шее у кого-то?
Ощупал металлическую же голову, за которую держался руками… обернулся, рискуя сорваться в пропасть… и тут же узнал знакомый с детства силуэт.
Вы конечно не поверите… я сидел на шее у Боцмана. Так звали студенты памятник Ломоносову (с пером и манускриптом), что стоит в Университетском парке недалеко от Клубной части МГУ.
Как я на него забрался, мне неведомо, но слезать с него было очень-очень трудно.
Лет через десять после эмиграции я, наконец, связался с Аней Б.
Позвонил ей, мы поговорили… рассказал ей о том, что перед отъездом посетил ее маму в Кунцево. В ответ услышал недоуменное молчание.
— Моя мать, — проговорила Аня с достоинством, — умерла примерно за три года до твоего отъезда. — Не знаю, у кого ты был и где, только не у нее. И жили мы не в Кунцево, а в Очаково. Ты же сам ездил ко мне на свидания на автобусе от Юго-Западной. Как же ты мог забыть?
Демон
Молния не била, гром не гремел, серой не пахло.
Он появился так обыденно, естественно, что было даже обидно. хотя и я не корпел месяцами в библиотеке над старинными фолиантами, не искал заветной формулы, не твердил наизусть латинские заклинания, не чертил пентаграммы… только пригласил его.
Мысленно.
Точнее — кивнул. В ответ на реверанс бетонной стены в подземном переходе, очередной приступ удушья и зловещий танец фонарей на Алексе, напомнивший мне «действо праотцов» из «Весны священной».
Позвал я его… когда совсем отчаялся. Осознал, что не могу справиться с самим собой.
Хотя долго пытался научиться это делать.
Он не торопился.
Пригласил я его еще вчера, а появился он только сегодня. 31-го октября… соблюл, так сказать, традицию.
Когда я выходил пол-одиннадцатого из моей крохотной библиотеки, его там не было… ручаюсь… а когда через четверть часа опять в нее вошел, он стоял у моего письменного стола и листал мерзкими своими лапами альбом моего любимого художника.
Он не поздоровался, только кивнул спрятанной в капюшон головой, чуть не уронив жаровню, в которой тлели угольки, повел длинным носом, поскрипел полиэтиленовыми крыльями и железным круглым животом, поморгал подслеповатыми глазками, поправил пенсне… и ткнул мохнатым черным пальцем в репродукцию. Проткнул бумагу почерневшим кривым когтем.
Мог бы этого и не делать, я знал, что он явится в этом, хорошо знакомом мне образе. Столько времени простоял рядом с оригиналом в Картинной галерее…
— Жаровню, может быть, снимете с головы… Да и стрелу давно пора вытянуть из пуза, накапаете кровью мне на ковер. А он больших денег стоит. Так по крайней мере продавец утверждал. Перс.
— Не извольте беспокоиться, я ничего тут не испорчу. Мое тело, как вы надеюсь понимаете, состоит не из вашей материи. А перс ваш врал, ковер так себе.
— Из какой же вы состоите материи? Из темной, что ли?
— Именно. Точнее, из особенной, хтонической субстанции, как говорят наши магистры.
— Магистры? Это те. которые в желтом домике клизмы ставят?
— Те самые.
Он говорил, слегка потрясывая толстенным пупырчатым хвостом или удом, картинно разлегшимся все на том же ковре. Как огромная редька, живущая отдельной от ее владельца жизнью.
Позже я понял, что его явление в форме босховского демона было не уступкой и не изъявлением покорности, а своеобразным подарком. Видом своим он как бы говорил: Да-да. я — именно тот, кого ты вызвал. Кого ты всегда звал, не только вчера. Я — ответ на все твои вопросы. Твоя последняя надежда. Посмотри, я принял эту форму только для тебя, учитывая твое положение и… хм… заслуги перед нами… хотя ты и не один из нас… Приятно побаловать смертного… посмешить… хотя, что тут смешного…
Очень лестно.
Я спросил его. хорошо ли он понимает по-русски. Ответ его меня не удивил.
— Время тянете? Незачем. Я ничего от вас не хочу, упаси бог. кроме того, что вы сами хотите мне отдать, потому что вам тяжело нести эту ношу… Вы меня пригласили… не забывайте это. Да… мне все равно, на каком языке вы изъясняетесь… я понимаю все человеческие языки… а моя речь, как это у вас говорят, автоматически переводится на язык моего собеседника. У нас. знаете ли в отделе переводов такие асы сидят… Гиены и крокодилы… Обзавидуетесь. Так что не трудитесь формулировать… не хитрите, отбросьте дурацкую риторику… я ощущаю и слышу все ваши мысли… эмоции… реакции… желания. Даже те, которые… как это… ну да. невысказанные… и даже вами не осознанные. Да-да, вы можете оторвать мне голову или руку… Но вы стоите передо мной обнаженный… я вижу вас насквозь… вижу кости и кристаллики соли… бляшки в сосудах… камешки в желчном пузыре… пора кстати вам позаботиться о здоровье и выбрать себе новое тело… спешите, завтра уже не сможете… знаю содержание тех ваших потайных мыслей, с которыми вы не делились ни с кем… которые вы даже бумаге не доверяли никогда… Не забывайте, в нашем мире все эти ваши… багатели… материализуются, и принимают любопытные формы… И поверьте, их лицезрение не доставляет мне никакого удовольствия. Все одно и тоже. Вы, люди, удивительно скучные существа… даже если вы нашли философский камень… как будто природа или Старик, ах, простите, естественный отбор или высшая воля… неважно кто… всех вас по одним и тем же лекалам начертили… Вы, как это у вас называется… программы… Скучно не только ваше добро, скучно и ваше зло. Колода-то одинаковая. Ну, картишки, ясное дело, вы получаете при сдаче разные… Кто — талант, а кто и три, а другой — хреном по лбу…