Новый итальянский — язык варваров.
Так и новый русский — язык Сталина и комиссаров, язык Путина и гэбья.
Мы все — дети и внуки сталинских палачей.
Дети выживших в бойне ценой палачества, предательства пли молчания.
Только сейчас — потихоньку — начинает проясняться картина бесконечно вымороченной, фальшивой и абсурдной советской жизни. Нашей жизни.
На ее смену пришла не менее фальшивая, абсурдная и подлая — путин ищи а.
Та же советчина в новых условиях, в новых одежках…
Хотя эхо старой культуры и ее великие недобитки и породили несколько прекрасных отражений, единственным действительно оригинальным вкладом советчины в культуру было пережевывание собственных костей и соплей — «Крутой маршрут», Шаламов, книги воспоминаний Надежды Мандельштам…
Отражения всегда бледнее и жиже оригиналов.
Несмотря на искусственную полумеханическую густоту и вымороченную экспрессию.
Современное российское искусство — это вторичности и симулякры всех видов, ядовитые экстазы самонаркотизирования, маниакальные самоистязания, мания величия, хамство и юродство…
Потому что труп не воскресить. Надо заново начинать, а мертвый язык тянет к мертвой культуре прошлого, культуре, не только уничтоженной советчиной, но отчасти и породившей советчину.
Русский язык — красивая западня.
Экспрессивная ловушка.
Обманка.
Шутиха.
Его слова — пустые вагоны, которые новая нечисть набивает краденым барахлом.
Все попытки советских и постсоветских сталинских и брежневских выблядков представить себя звеньями старой русской культуры — самозванство. Наследников нет.
Какое-то время она пожила и попела за границей, потом задохнулась и умерла.
Хотя Бродский и гений — ни до Мандельштама, ни до Тютчева ему не достать.
Потому что его не нес никакой народ, никакая культура, а своими крылышками — как ни размахивай — высоко не взлетишь. Как бы ни был силен дар.
Потому что, когда его зачинали — «ненужным привеском качался возле тюрем своих Ленинград».
За плечами Бродского было мертвое Царское село, коммунальное детство, кухни и тусовки хрущевского и брежневского совка…
И Санкт-Петербург и сам Бродский так и остались в новом мусорном времени России — ненужными привесками.
Кухонная культура переросла — для одних в эмиграцию, для других — в путинщину.
И не породила ничего, кроме своего подобья.
Засаленные табуретки, шутки, заумничанье перед литературными телками, советский капустник…
Пару хороших текстов из этого сора — еще можно выдавить.
А мраморную статую из кома грязи уже не высечь… Разумеется, в разной мере, но это касается всех нас.
Вы спрашиваете, зачем я стер свои комменты — отвечаю.
Мы все, как всегда, не представляем, «как наше слово отзовется».
Мы не понимаем друг друга.
Несмотря на ваше насмешливое определение — «Чаадаев-лайт», мне гораздо больнее, чем вы вероятно полагаете, читать ваши и не ваши колкости-приговоры.
Я плохо держу удар. Падаю. Корчусь. Истекаю кровью.
Поэтому оставляю в интернете только то, что считаю «произведением искусства» — т. е. мне как бы уже и не принадлежащим островом. Созданным как бы и не мной, а более тонкой субстанцией.
Мое же слово начинает меня жечь, если я вижу ступидную реакцию на него читателя.
Особенно, если эта реакция — оскорбительно-пренебрежительная.
Я давно отвык от русского хамства, само ведение полемики между людьми русской культуры — предполагает появление в тексте маленьких словесных Путиных и Сталиных, пресс-хаты. Лубянки и прочих национальных прелестей, которые возникают тут не из истории, а непосредственно из контекста, из сознания.
Шариков Путин возник не из псины, соткался не из страхов Ельцина и семьи, не был придуман Березовским — нет, он не порождение, а неотъемлемая часть русского сознания, русской манеры говорить, думать и поступать.
Потому-то и будет смертельно тяжело от него избавиться — ведь он живет почти в каждой русской голове. Никакими клещами не вытащишь.
Я уехал из России, чтобы не видеть больше собако-людей. Не общаться с ними. Не слышать их хриплого полканьего лая.
Но — сдуру начал писать по-русски. Ввязался в граневские дискуссии. А 6 декабря 2011 года поверил, что все может измениться.
Если бы вы знали, сколько всевозможной ядовитой харкотины повесили на меня за эти годы интернетной активности мои бывшие соотечественники!
И в ваших словах я услышал тот же хрипящий лай. то же палачество всезнайства.
И во мне в ответ начал шевелиться Шариков.