Мало того, что в центре любого прозаического текста Гоголя лежал анекдот, маленькие анекдоты сидели и в ответвлениях сюжета (если там не вырастали неприятные склизкие грибки — лирические отступления), и так да самой фразы, до слова, до имени.
Чичиков заснул на индюке…
Так зевнул, что перепугал даже Старостиных индеек.
Донос ехал на доносе…
Сквозник-Дмухановский (сквозник — чай, в чае — муха). Уховертов.
Земляника.
Гоголь писал Плетневу: Я до сих пор, как ни бьюсь, не могу обработать слог и язык свой, — первые, необходимые орудия всякого писателя. Они у меня до сих пор в таком неряшестве, как ни у кого даже из дурных писателей, так что надо мной имеет право посмеяться едва начинающий школьник. Все мною написанное замечательно только в психологическом значении. но оно никак не может быть образцом словесности… У меня никогда не было стремления быть отголоском всего и отражать в себе действительность как она есть вокруг нас…
Почему Гоголю верят, когда он пишет редкая птица долетит до середины Днепра и не верят, когда он пишет про себя горькую правду?
Анекдотов нет в «Выбранных местах», поэтому этот текст так тяжел и неприятен. Зато есть какое-то нудное безумие.
Белинский написал: Не истиной христианского учения, а болезненною боязнью смерти, черта и ада веет от вашей книги.
И ведь правду написал. Гоголь, кажется, действительно верил в черта, в посмертное наказание. Страшный суд и прочие басни.
…ваше волнение есть просто дело черта. Вы эту скотину бейте по морде… как только наступишь на него, он и хвост подожмет.
(Гоголь — Аксакову)
Если бы Гоголь вот так, буквально, не верил в черта, не написал бы своп малороссийские сказки. Не приставлял бы к судьбам своих героев искусственные житийные концы.
Гоголь верил в ад и боялся его. Пытался откупиться своими героями. Не вышло — Вий вылез из его собственных штанов и показал на хозяина своим железным пальцем.
Стали плакаться бабы, как им трудно… А брат утешал их: Это хорошо, что так теперь страдаете, зато будет вам блаженство и царствие небесное.
(Гоголь-Головня по записи Мошина)
Неужели он мог издеваться над нуждающимися и обременными? Мог.
… он казался худым и испитым человеком…
Какая-то затаенная боль и тревога, какое-то грустное беспокойство примешивалось к постоянно проницательному выражению его лица…
Длинный, заостренный нос придавал физиономии Гоголя нечто хитрое, лисье; невыгодное впечатление производили также его одутловатые, мягкие губы под остриженными усами: в их неопределенных очертаниях — так, по крайней мере, мне показалось — темные стороны его характера; когда он говорил, они неприятно раскрывались и выказывали ряд нехороших зубов; маленький подбородок уходил в широкий бархатный черный галстук.
… умное, и странное, и больное существо…
Так описал Гоголя в октябре 1851-го года Тургенев…
Сестра Гоголя свидетельствовала, что брат был: Глуховат на одно ухо.
Спокойно съедал один банку варенья.
Очень любил разноцветные жилеты и шелковые, и бархатные, и зеленые, и голубые.
Носил высокую шляпу-цилиндр.
В морозные дни надевал медвежьи сапоги и енотовую шубу.
Друг мой. Я не люблю моих сочинений, доселе бывших и напечатанных, и особенно «Мертвых душ».
(Гоголь — Смирновой)
Русского человека испугала его ничтожность более, чем все его пороки и недостатки.
(Выбранные места)
Не только русского человека испугала, но и автора.
Колумб хотел открыть новый путь в Индию, а открыл Америку. Гоголь — хотел открыть Россию и русского человека, а открыл и показал ничтожность, пошлость русской жизни. Или… жизни как таковой. Когда понял, что сделал — испугался и приговорил себя к смерти.
Безнадежнее геморроидального Гоголя был только один великий русский писатель — чахоточный Чехов.
Пащенко писал о юном Гоголе: Вдруг сделалась страшная тревога во всех отделениях — Гоголь взбесился! Сбежались мы и видим, что лицо у Гоголя страшно исказилось, глаза сверкают каким-то диким блеском, волосы натопорщились, скрегочет зубами, пена изо рта, падает, бросается и бьет мебель — Взбесился!… позвали четырех служащих при лицее инвалидов, приказали им взять Гоголя и отнести в особое отделение больницы… пробыл он там два месяца, отлично разыгрывая там роль бешеного…
Трудно сказать, что хуже — два месяца честно психовать или то же время разыгрывать сумасшедшего. Полагаю, друг Гоголя ошибался — припадок был настоящим. Может быть, начался он и с розыгрыша, но продолжился безумием.