Так Гоголь повернул эволюцию вспять — превратил майора в обезьяну и дал этой обезьяне новой, гоголевской породы, пинка в зад — беги.
Испугавшись, Ковалев велел подать воды и протер полотенцем глаза… вскочил с кровати, встрепенулся… и полетел прямо к обер-полицмейстеру.
Гоголь начал эксперимент. Закрутил волчок и с жадностью смотрит, куда его понесет. И любопытный читатель смотрит вместе с ним.
Автор, втискивает читателю сомнительный анекдотец, ставит его в лестную позицию ехидного наблюдателя. Не надо самоидентифицироваться с Ковалевым, с мухой без крыльев, не надо даже ему особенно сочувствовать, этому потешному попу во фраке, этому дураку Риттеру с бычачьими глазами и дымящимся гусаром в пальцах…
Чтобы еще немного отстранить читателя от героя, сделать подопытного кролика еще немного гротескнее, а историю соленее, Гоголь использует первую же возможность для негативного представления Ковалева, который бежит в панике к обер-полицмейстеру. А автор в это время пакостно сплетничает. Намекает на неблагородное происхождение его асессорства. Кавказский асессор-то! Экзамены сдать не смог… Через заднее крыльцо в потомственное дворянство втиснулся… Рассказывает и о воротничках и о манишках, и о смазливеньких, о бакенбардах и о румяных щеках, о печатках сердоликовых, о его планах и мечтах… Всю подноготную…
… приехал искать места вице-губернаторского, а не то — экзекуторского… не прочь и жениться, но только в том случае, когда за невестою случится двести тысяч капиталу…
Т.е, объясняет читателю, что его жертва — человек тщеславный до боли, суетный, похотливый, готовый за деньги и продать себя. Не жалеть его! Пусть побегает, подергается, пощупает свое гладкое место. Он сам — гладкое место. Преглупое место. Со всеми своими печатками.
Ковалев забегает в кондитерскую — куда же еще может ползти бескрылая муха, как не к сахару. Ковалеву, впрочем, не до сладких пирожков — он смотрится в зеркало. Робеет. Убеждается, что носа нет. чертыхается, плюется… А ведь он должен еще радоваться, что хоть рот оставил ему Гоголь. Мог бы и… Зашить шелковой ниткой (Гоголь, как известно, сам шил и кроил пестрые галстуки)…
Читатель смеется. Гоголь не спускает со своего героя глаз. И тут же, с лету, не давая ни строчки продыху, сталкивает Ковалева с чиновником в мундире с высоким стоячим воротником. И заставляет обескураженного Ковалева узнать в этом господине его собственный нос.
Из дальнейшего рассказа вовсе не ясно, почему, как это Ковалев узнал в этом человеке — собственный нос. Но автору плевать и на читателя и на подопытного Ковалева, плевать на связность или логичность сюжета. Он развлекается. Лечится от ипохондрии.
В гоголевской прозе довольно часто встречаются тупики, в которых автор-крот не желал или не умел проделать дырки для читателя, жаждущего хоть какой-то зацепки или пусть абсурдной, но логики. Проза Гоголя так же капризна и странна, как и ее автор, справедливо писавший про себя, что не умеет завязывать и развязывать сюжет.
Почти вся проза Гоголя — мир наизнанку. Когда он ее вывернул назад — оказалось, что лицевая сторона этого литературного носка — скучная и ничем не примечательная.
Ковалев поспешил в Казанский собор. За собственным носом.
Он… пробрался сквозь ряд нищих старух с завязанными лицами и двумя отверстиями для глаз, над которыми он прежде так смеялся, и вошел в церковь.
Вот он — ужас настоящей, дремучей жизни. Это уже не страх майора — это страх самого Гоголя. И какой жуткий намек! Нищие старухи, бывшие прежде смазливенькими, с провалившимися, сифилитическими носами, в лишаях пли прокаженные…
…над которыми он прежде так смеялся…
Кто смеялся? Ковалев или Гоголь?
Так вот за что урезают носы — за жестокость.
Нос-чиновник спрятал совершенно лицо свое в большой стоячий воротник и с выражением величайшей набожности молился.
Что же это делается, господа? Нос — молится? Это, что ж, и руки могут отдельно от человека молиться. И живот… И… Эге-ге. Недаром редакция — Московского наблюдателя эту повесть забраковала.
Спрятал лицо. Значит — у носа была голова, волосы, шея, лицо. Т. е. нос действительно был человеком. Чиновником. Носил мундир со стоячим воротником. Молился с выражением величайшей набожности. Все чин чпнарем. И тем не менее оставался носом. Носом майора Ковалева. Который тут же рядом стоял, но не молился, а хотел было с ним заговорить, но робел, потому что нос. все-таки был его на два чина выше… Статский советник!