Да, похолодало, стало легче дышать…
Поэтому нудные и долгие крестины моей младшей внучки в берлинской церкви «Воскресения Христова» пролетели незаметно. Подслеповатый усталый поп отчаянно бубнил по-старославянски, путал имена, то и дело кивал непонятно кому и крестился так, как будто чистил морковь ножом, крестные ходили вокруг купели с преувеличенно важным видом, боялись поскользнуться и уронить свои ошарашенные интенсивным экзорцизмом ноши, чужой младенец орал как резаный… русская девочка годков двух от роду повторяла как одержимая: «Не хочу. не хочу, не хочу…» И ловко отбивалась от цепких родительских рук.
Христос, похожий на карточного вальта, смотрел на крещение с иконостаса с деланым энтузиазмом. Казалось, что ему подобные зрелища надоели уже тысячелетня назад.
Немцы успешно прятали недоумение и раздражение под приветливыми улыбками. У русских на лицах запечатлелось какое-то то ли искусственное, показное, то ли юродивое благоговение, не скрывающее свиной нахрап женщин и волчий оскал мужчин.
Когда спектакль окончился, все испытали облегчение. Религиозный бред выносим только в умеренных дозах.
Поехали на нескольких машинах в ресторан.
Остановились недалеко от входа в зоопарк. Ресторан располагался под застекленной крышей десятиэтажного здания. Вид оттуда красивый… внизу бегают дикие звери… на горизонте Марцан — Хеллерсдорф.
Расселись за двумя длинными столами. Подали шампанское. Выпили за здоровье и счастье малышки…
Тимо рассказал о своей новой клинике.
Эдик завел разговор о политической ситуации в Австрии.
Франциска болтала без умолку.
Гюнтер все время улыбался, Гудрун хмурилась.
Подросток Марк томился от переизбытка взрослых с их скучными проблемами и хорошо выбритыми щеками.
Две мои внучки порхали по залу как бабочки.
Новокрещенная Йоханна мирно сосала грудь мамы.
На закуску смешной, слегка косоглазый официант принес несколько пирамидок с хумусом (желтый, светлый и красный, со свеклой) и лепешки. А через четверть часа на столе появились маленькие кусочки куриного мяса в ананасном соусе в приятных глиняных мисочках с кошачьими головами вместо ручек, салат и карамелизированные жареные баклажаны с рисом басмати на продолговатых белых тарелках с лебедями.
Мясо я даже не попробовал, а баклажаны были так вкусны, что я забыл о боли в спине и в колене, забыл о том, что держу диету, о том, что дал дочке слово вести себя на крестинах и в ресторане достойно и скромно помалкивать, забыл о том, что я в Берлине, среди немцев, моих новых родственников и друзей, о том, что жизнь, кажется, прошла, и непонятно, что делать дальше, стоит ли оттягивать или приближать конец… о том, что надо готовить себя к тому времени, когда придется из городской берлинской электрички пересаживаться в лодку Харона… менять Шпрее на Ахерон.
Вкус берлинских карамелизированных баклажанов напомнил мне вкус баклажана кавказского, которого я поджарил на костре из плавника на берегу Черного моря лет сорок пять назад. Проткнул лоснящийся овощ и несколько помидоров веточкой и сунул в синеватый танцующий огонек. Помидоры сразу треснули и выплеснули свой розовый сок, а баклажан долго стонал, потом зашипел и сердито выпустил из себя несколько струек пара… начал гореть. Я его потушил, разрезал, посолил и съел. Половину. А вторую половину съела Инга.
Да-да, она…
Милая, высокая, длинноногая. Легкая на подъем. Прекрасная пловчиха. Глаза зеленые с желтыми искорками. Губы — фиолетовые. Веснушки на лбу и носу. Легкий уральский акцент (немного на «о»). И золотая цепочка на шее.
У Инги было много поклонников, тогда, в конце июля 197… года, в пансионате МГУ «Голубая долина». Были молодцы и повыше и поатлетичнее меня. Но Инга их всех как-то быстро отшивала. Я украдкой посматривал на нее… в столовой и на танцах. Танцевала она только быстрые танцы, а от приглашений на медленные — вежливо отказывалась, хохотала, уходила. Потом появлялась.
После трех дней разведки, я набрался мужества и пригласил ее танцевать. Инга, кокетливо поморгав зелеными глазами, согласилась, позволила себя обнять, доверчиво прижалась ко мне и даже ответила на мой дежурный сухой поцелуй.
Падает снег, рыдая, пел Сальваторе Адамо. Ты не придешь сегодня вечером…