Эмиграция была возможностью отложить жизнь на потом — вечной уловкой человека, не имеющего мужества и таланта жить сейчас. Уехав, замолкали, затихали. Как ящерицы — отбрасывали хвосты… Обрубки зудели…
А не уехавшие шли в церковь, впадали в национализм, проклинали уехавших. Проскочить между Сциллой и Харибдой — эмиграцией и национализмом было трудно. Оставалось тонуть… И тонули.
В 1982 году умер Брежнев. Стало ясно — коммунизму конец. Его агония длилась однако еще 9 лет. Лучшие годы моего поколения пришлись на эту эпоху, начавшуюся ударом гроба Брежнева о мерзлую землю в могиле у Кремлевской стены и закончившуюся победой Ельцина в августе 1991 года. И мало кто из нас выдержал это испытание. Большинство потеряли себя. остыли, поглупели и помертвели. Оказалось, как и в случае с отцами, что брежневский коммунизм не был чем-то внешним. Скорее — это были мы. он был нашим духовным телом. И его гниение было нашим гниением, его гибель была нашей гибелью.
Казалось, почисти мерзкую советскую карикатуру на человека, и из-под грязи покажется лик древней иконы или хотя бы «новый хам» или «свиное рыло». Почистили — но под маской совчела не оказалось ничего.
Наше переходное поколение было низшей точкой истории — без пафоса, без лица, без имен. Так, связка, хрящ, междометие.
Наша жизнь… без трагедий и комедий… напоминала серые дни испуганной собаки.
Скоро нам 40.
Мы печальны. Мы не любим самих себя. Удачливы среди нас только подонки. Лучшие умерли или исчезли. Господи, Господи…
Воздушная линия МГУ-Кремль это главная ось Москвы. Вокруг нее вертится ее история.
По этой линии пролетел спасший меня от армии немецкий летчик-безумец Матиас Руст, приземлившийся недалеко от Красной площади.
Пришла ко мне повестка из райвоенкомата. В ней предлагалось «прибыть с вещами». Приехал я в «брежневский» военкомат. Без вещей, конечно. На разведку. С улицы — здание как здание. А внутри — разруха. Бумаги валяются, двери и окна открыты, сквозняк. Людей не видно. Чудеса! Выскочил откуда-то офицерик. Расхристанный весь, глаза сумасшедшие.
— Тебе чего тут нужно?
— Ничего, — отвечаю. — У меня повестка.
Он посмотрел на повестку, на меня, и покраснел от злости. А потом заорал: Пошел к ебеной матери!
Долго ждать я себя не заставил. Больше я дел с военкоматом не имел — обо мне забыли. А крик взбешенного моей бестактностью офицера (приперся с повесткой в ТАКОЕ время — все высшее военное начальство поснимал Горбач!) стал последним напутствием родины.
Добившись, после долгой унизительной борьбы с бюрократией, немецкого гражданства, я отослал старый паспорт и военный билет в российское консульство. Понюхал документы на прощанье. Ощутил знакомый кислый запах советской казенной бумаги. Защемило сердце.
Разрезал на всякий случай конторскими ножницами и паспорт и военный билет пополам. Мало ли чего. Так вернее.
В тридцатые годы на месте взорванного храма Христа Спасителя планировали построить гигантский Дворец Советов. Согласно одному из проектов на его верхушке, на четырехсотметровой высоте, должен был стоять двадцатиметровый истукан — Ленин. Его вытянутая рука должна была указывать на Ленинские горы, на верхушку другого, соразмерного, здания, увенчанного другим кумиром — Сталиным, указывающим на Ленина металлическим перстом. Большевики хотели заколдовать московское пространство — взгляд совка должен был по их идее метаться от одного вождя к другому. В головах Сталина и Ленина должны были находиться специальные кабинеты, в которых раз в год разрешалось бы заниматься «всепобеждающим умением Маркса-Ленина-Сталина» сталинским и ленинским стипендиатам.
Жаль, что этот проект не осуществился. Сейчас можно было бы на место Ленина и Сталина поставить Медведева и Путина. двух политических лилипутов, изо всех сил старающихся стать великанами.
На месте взорванного храма построили бассейн «Москва», а на Ленинских горах гостиницу, которую, по ходу дела переделали в МГУ. Строили его, как и все остальные высотные здания Москвы — заключенные.
А про бассейн во времена моего детства рассказывали, что там, под водой, религиозные фанатики-изуверы режут детей. Из мести за взорванный храм. Этот вздор рассказывал мне дедушка, по опыту знавший, что в России все возможно. Его самого, например, чуть не убили в маленьком городке под Ленинградом во время еврейского погрома, произошедшего там в тридцатые годы. Его пощадили, признав в нем игрока одной из популярных футбольных команд. Во времена преследования «врачей-убийц» уже вышвырнутый из партии дед чудом избежал ареста — предупрежденный друзьями, уехал в Сибирь. Вернулся в Москву в 1954 году.