Ларсен скрестил ноги и взглянул на детей. Осталось двое ребятишек. Одна служанка.
Диас поколдовал над другим гетеродином, и камера приблизила лицо Ларсена. Апатичное. Невозмутимое.
Диас уменьшил изображение, вместив в экран обоих мужчин.
Гулл:
— Меня допрашивала полиция, Элбин.
Ларсен:
— На самом деле?
Гулл:
— Похоже, это тебя не слишком удивило.
Ларсен:
— Я полагаю, тебя допрашивали по поводу Мэри.
Гулл:
— Началось с Мэри, но потом они стали задавать вопросы, которые меня смутили, Элбин. О нас… нашей группе, наших доходах.
Тишина.
— Элбин?
— Продолжай, — сказал Ларсен.
— О "Стражах справедливости", Элбин, — трагически произнес Франко Гулл.
Майло усмехнулся:
— Парень считает себя актером.
— Он сегодня и есть актер, — сказал я.
Элбин Ларсен по-прежнему молчал.
Мы слушали пение птиц и крики трехлетних малышей.
— Элбин? — сказал Гулл.
— На самом деле? — отозвался Ларсен.
Гулл:
— На самом деле.
Ларсен:
— Какого рода вопросы?
Гулл:
— Чьей идеей была эта программа, откуда мы о ней узнали, как долго все продолжается, все ли мы втроем участвовали в ней. Потом они перешли на личности, и это особенно тревожит меня. Какую я лично получил компенсацию, могу ли я подтвердить цифры. Говорила ли Мэри о том, что счета можно бы завысить. Они просто рыли землю, Элбин. Этакие фашиствующие молодчики. Мне кажется, они подозревают какое-то мошенничество. Есть ли что-то такое, о чем вы с Мэри мне никогда не рассказывали?
Молчание. Одиннадцать секунд.
— Кто задавал эти вопросы? — спросил Ларсен.
— Те же копы, что были в первый раз, вместе с каким-то идиотом из "Медикал".
Молчание. Гулл придвинулся к Ларсену. Тот даже не шелохнулся.
— Это крепкий орешек. Спорю, что он сухой, как кость, — сказал Диас.
Четырнадцать секунд, пятнадцать, шестнадцать.
Гулл:
— Что-то происходит, Элбин? Я должен знать. Они пристают именно ко мне, а я не знаю, что говорить. Есть что-то такое, что я должен знать?
Ларсен:
— С чего ты взял?
Гулл:
— Они… держатся очень уверенно. Словно они в самом деле о чем-то пронюхали. Я помню, вы с Мэри хотели, чтобы я принимал больше пациентов от "Стражей", но я сказал вам, что я не по этой части. Так почему они теребят меня? Я не имею никакого отношения к этой программе.
Молчание. Девять секунд.
Гулл:
— Ведь так, Элбин?
Ларсен:
— Возможно, они думают, что ты в курсе.
Гулл:
— Я не в курсе.
Ларсен:
— Тогда тебе не о чем беспокоиться.
Гулл:
— Элбин, есть что-то, о чем мне нужно беспокоиться?
Ларсен:
— Что ты рассказал им о своих счетах?
Гулл:
— Что я выставил счета на нескольких пациентов, которых принял, и все. Но они были настроены скептически. У них на лицах это было написано. Несмотря на то что я сказал правду… Ты же знаешь, Элбин.
Одиннадцать секунд.
Гулл:
— Ну же, Элбин. Что там такое со счетами, о чем я не знаю?
Ларсен:
— Это по-настоящему тебя удручает?
Гулл:
— Не играй со мной в психотерапевта, Элбин.
Ларсен слегка улыбнулся.
Гулл:
— Я задал тебе прямой вопрос, и сейчас не время для околичностей, Элбин. Я прошел через мясорубку у этих фашистов.
Шестнадцать секунд. Ларсен встал, отошел на несколько футов от стола ближе к игровой площадке, руки заложены за спину. Прямо настоящий профессор.
Франко Гулл бросил взгляд назад, в сторону грузовичка. На влажном лице выражение беспомощности. Смотрел прямо на нас.
— Идиот! — бросил Майло.
Ларсен вернулся к столу и сел на свое место.
— Ты явно не в себе, Франко. Это и понятно — смерть Мэри для всех нас очень огорчительна.
— В том-то все и дело, Элбин. У меня такое чувство… после встречи с ними, с полицией… что они считают, будто гибель Мэри как-то связана со "Стражами". Да, это звучит как безумие, но если они так думают, то кто знает, что будет дальше.
Четыре секунды.
Ларсен:
— С чего им так думать?
— Это ты мне скажи. Если тебе что-то известно, я должен знать, ты должен рассказать, это будет честно. Я в трудном положении… Ты не представляешь, как они обращаются с теми, кого в чем-то подозревают. Они мне беспрестанно звонят, срывают мне сеансы и приходят в офис для допросов. Ты когда-нибудь бывал в полицейском участке, Элбин?
Ларсен улыбнулся:
— Приходилось.
— Ага, видимо, где-то в Африке или еще где-нибудь. Но ты не был в шкуре подозреваемого. И я должен тебе сказать — ничего приятного в этом нет.
Тринадцать секунд.
Гулл:
— Они называют это беседами, но это допросы. Клянусь, Элбин, я чувствую себя персонажем некоего дьявольского фильма. Вроде чего-то по Кафке или Хичкоку, где все происходит с каким-нибудь ничего не подозревающим кретином и этот кретин — я.
— Звучит жутко. — Это ужасно. Это уже начинает сказываться на моей работе. Как, черт возьми, я могу сосредоточиться на пациентах, когда следующее послание на автоответчике может быть от них?! Что, если они начнут соваться со своими бумажками… повестками в суд? Что, если они попытаются ковыряться в моих записях?
— Они произносили слово "повестка"?
— Да я разве помню? Дело в том, что они роются вокруг, как свиньи в поисках желудей.
— Роются. Это их работа.
— Элбин, я не могу до тебя достучаться. — Гулл схватил Ларсена за плечи. Тот не пошевелился, и руки Гулла упали. — Почему они взялись за "Стражей"? Скажи правду: что вы с Мэри затеяли?
Молчание. Шесть секунд.
Ларсен:
— Мы делали попытку впрыснуть немного сострадания в американскую систему уголовного права.
— Да, да, это все я знаю. Но я имею в виду счета для компенсации. Ведь именно про счета они вынюхивают. Они вот-вот придут и скажут, что мы подозреваемся в обмане "Медикал". Вы мухлевали со счетами, Элбин?
— Для чего мне это?
— Скрытный ублюдок, — процедил Майло.
Гулл:
— Не знаю. Но они что-то подозревают. Я хочу знать, есть ли у них какие-нибудь основания для подозрений. Даже если это было просто ошибкой, путаницей в бумагах. Делал ли ты… или Мэри… что-нибудь… хоть что-нибудь, что могло дать им повод? Потому что, я думаю, они жаждут крови, Элбин. Думаю, смерть Мэри направила их мысли в каком-то странном направлении. Они как одержимые. Вроде пациента Мэри, который погиб… Ты знаешь, я лечил его. Гэвин Куик. Мальчишка был в полном смысле одержимым. Я с радостью спихнул его Мэри. И вот, Элбин, эти копы… Имея с ними дело, я начинаю чувствовать себя в какой-то безумной мыльной опере. Те же вопросы снова, снова и снова. Словно они стараются меня сломать.
Восемнадцать секунд.
Гулл:
— Почему ты молчишь?
— Я слушаю тебя.
— Ну вот… Ты знаешь, как бывает при навязчивой идее. Пациент вбивает себе что-то в голову и продолжает это жевать. Все бы ничего, когда ты психотерапевт и способен устанавливать пределы. Но оказаться на другом конце… Это неискушенные люди, Элбин, но они настойчивы. Они воспринимают мир в терминах "охотник — добыча" и не питают никакого уважения к нашей профессии. У меня чувство, что мне отведена роль добычи, а я этого не хочу. И я не думаю, что ты этого хочешь.
— А кто захочет?
— Какое сопереживание, — буркнул Майло.
— Если этого парня посадить на полиграф, иголки даже не дрогнут, — сказал Сэм Диас. — А если Гулла — он заставит машину взорваться.
Гулл взмахнул руками. Диас отодвинул камеру на несколько футов дальше, чтобы была видна вся сцена.
Ларсен просто сидел.
Тридцать две секунды молчания.
Потом заговорил Гулл:
— Должен сказать, я перестаю тебя понимать, Элбин. Я задал тебе ряд серьезных вопросов и не получил ни одного ответа.
Ларсен положил руку на плечо Гуллу. Его голос был мягким:
— Мне нечего тебе сказать, друг мой.
— Нечего?
— Нет. Ничего такого, что тебя могло бы расстроить. — Три секунды. — Ничего такого, чтобы потерять сон.