По команде Миляев лег на расстеленную плащ-палатку, положил карабин в ложбинку на мешочках с песком, передернул затвор. Все делал механически, как учили, не задумываясь. Поудобней расставил ноги, прицелился.
- Огонь!
Слева щелкнул выстрел - Расим Хайретдинов стрелял первым. Дымящаяся гильза упала рядом с Женей, он видел ее в траве - оттуда некоторое время шел дымок, точно от брошенного окурка. Снова прижался щекой к прикладу, поискал в прорези прицела мушку. Теперь надо было подвести ее к мишени где-то на уровне белой круглой линии, оцифрованной восьмеркой. Эта линия проходила по квадратной груди мишени, и Женя вдруг увидел впереди не мишень, не фанерный щит, а человека. В галстуке, пиджаке, с шевелюрой волос на голове. Увидел глаза, глядящие на него или, может быть, как раз в дульное отверстие карабина.
Палец на курке уже пошел выжимать пока холостой ход, но вот курок уперся, будто в препятствие какое-то, и замер. Женя напрягся, почувствовал, как под пилоткой взмок лоб, но палец словно одеревенел, а человек на бруствере капонира округлил глаза, смотрел выжидающе и с ужасом.
- Огонь! - повторил лейтенант Капустин.
. Женя зажмурился, опустил голову:
- Не могу.
Лейтенант опустился на одно колено перед лежавшим на земле солдатом.
- В чем дело? Карабин неисправен?
Миляев не смотрел в его сторону.
- Не знаю…
- Дай-ка сюда.
Капустин взял карабин, быстро вскинул его к плечу и, почти не целясь, один за другим сделал три выстрела. Три облачка пыли за мишенью выпорхнули из травы.
- Отличный карабин! Младший сержант Серегин,- обратился лейтенант к стоявшему в стороне своему заместителю.- Выдать рядовому Миляеву три боевых патрона.
И снова прорезь прицельной планки закачалась перед глазами, черное пятно вдалеке прояснилось, зрение сфокусировало его, и снова встал человек. Бред какой-то! Там, у бруствера, обыкновенный фанерный щит, а на нем продырявленная лейтенантом бумажная мишень. Но нет, смотрит настороженно, ожидает пули приговоренный.
Холостой ход выжат, еще усилие - и тугой курок спустит пружину. Но точно в самого себя должна быть выпущена пуля - нет сил дожать курок.
- Огонь! - скомандовал лейтенант, и то ли от его крика, то ли от напряжения палец дернулся, карабин тряхнуло, и острая боль ударила в плечо. Высоко над мишенью вспыхнуло облачко пыли.
- Мимо! Перезаряжай.
Не целясь, Женя выстрелил еще два раза и уже не видел перед собой ни человека, ни его глаз, будто исчез он после первого же выстрела. Передернул затвор еще раз, но патронов больше не было.
- Понравилось? - спросил лейтенант и, наверное, готов был дать еще патронов, но Женя встал, хмуро доложил:
- Рядовой Миляев стрельбу закончил.
Капустин совсем по-дружески прикоснулся к его
плечу:
- Не расстраивайся, что не попал. Если это в первый раз в жизни, то не беда - научишься, будешь стрелком не хуже нашего рекордсмена рядового Свинцицкого. Три десятки выбил!
Женя удивленно оглянулся. Алик-Саша стоял в строю, опустив от смущения голову, а на него смотрели все остальные - Хромов с явной завистью, охотник Лихолет с уважением как на равного, Кабаидзе с достоинством побежденного.
- Уж он-то точно не впервые стреляет!
- Впервые,- смущенно ответил Алик.
- Вот это да! - восхитился Капустин, и в его глазах появился азарт, будто он открыл новую звезду стрелкового спорта.- Сейчас посоревнуемся. Младший сержант Серегин, сменить мишени!
Они стреляли быстро. Передергивали затворы - лейтенант четко, отлаженным движением, а солдат осторожно, будто авторучку новым стержнем заряжал. Эхо от выстрелов металось по аэродрому.
Пробоины считали все вместе. Половина ребят рассматривала изрешеченную мишень лейтенанта, другая половина - мишень Свинцицкого. А соперники реагировали на подсчет очков по-разному: лейтенант двигал
пальцами по мишени, возбужденно говорил о кучности, возмущаясь тем, что «семерку на полседьмого сорвал», а солдат стоял в сторонке, точно ученик перед доской.
Лейтенант победил на два очка, чему был безумно рад, признав тут же и авторитет соперника.
На обратной дороге только песня отгоняла грустные мысли. Женя орал про «козаченька», который донимает «дивчиноньку». Благодаря этому не надо было думать про стрельбы и о том, что со спуском курка он перестал быть тем, кем был. Саднило плечо, в носу ощущался кислый запах горелого пороха, карабин казался более тяжелым, чем до стрельбы. И тем самозабвеннее орал Женя: