Неожиданно в слаженности, в однообразном топоте ног перестало ощущаться собственное «я», растворилось, слилось вместе с другими, и это уже не он выкрикивал украинские слова - это пело подразделение, частичкой которого был он сам.
Срок карантина подходил к концу. Молодые солдаты научились строевым приемам, прочитали от корки до корки уставы Вооруженных Сил, знали текст присяги наизусть, умели стрелять и бегать в противогазах, подтягиваться на перекладине и прыгать через коня (любимое упражнение цыганка Балаева), могли не спать ночами, но постоянно хотели есть-к твердому режиму никак не хотели приспосабливаться их желудки.
Присягу принимали в воскресный день. После завтрака получили карабины, одели пустые подсумки для патронов на белые ремни, оглядели друг друга.
Офицеры были в темно-синих парадных кителях с золотыми погонами, на груди каждого поблескивали медали, а у командира майора Винокурова рядом со значком десантника (белый парашют и внизу ромбик с цифрой «100») тускло отсвечивал рубиновой эмалью орден Красной Звезды.
По знакомой дороге машины понеслись к селу. Вскоре они остановились у обочины под старым тенистым вязом, росшим у плетня. Тут же, на скамейке, сидели бабки, одетые нарядно, будто и для них какой праздник сегодня: широкие платья были оторочены шелковыми черными и красными лентами, на головах белые в цветах платки, блузки расшиты на рукавах крестиком.
Майор Винокуров вылез из кабины, поздоровался:
- Здравствуйте, бабушки.
- Добрыдень, добрыдень, - закивали головами старушки, любопытно поглядывая на солдат и перешептываясь. Даже семечки подсолнечные отложили.
Солдаты соскакивали из грузовиков, знаменосцы расчехляли Знамя, барабанщик тронул пальцами пружинки барабана, и они звонко задребезжали.
- Повзводно, в колонну по четыре, ста-ановись! - скомандовал майор. - Шагом - ма-арш!
Женя шел слева крайним, скосил глаз и заметил улыбающегося мальчика, которого, кажется, уже видел. Подмигнул ему, и тот помахал в ответ рукой. Он вспомнил его. Это тот самый мальчишка, который гнал коров на пастбище вместе с дедом, когда бежали солдаты первый свой кросс. Вспомнил и обрадовался, будто первого знакомого встретил за многие-многие годы. И удивился: такой радости не было даже тогда, когда прилетал в Шереметьево-2 с родителями после длительной командировки и встречал кого-нибудь из близких знакомых. Думал об этом и удивлялся - ты ли это, Миляев, осмысливающий смысл в смысле смысла декадент, пространно рассуждающий о материи и духе, нашедший истину в отходе от действительности и думающий, что поймал своего бога за бороду; ты ли это, который терпеть не мог пионерских лагерей, собраний и большого количества людей на демонстрациях, ты ли отрицал идею коллективизма как уничтожающую личность? Ты теперь испытываешь настоящее удовольствие в слаженности и единообразии, и дух захватывает от этого бодрого соло на малом барабане, словно это величайшая музыка, не доступная воображению даже гениального Дмитрия Дмитриевича Благоза.
Возле памятника погибшим воинам-односельчанам собралось довольно много народу. На звук барабана пришли люди и с другого конца Петривцев. Многие были с букетами цветов, и все одеты празднично.
Майор Винокуров, кашлянув, выступил с коротким словом.
Женя смотрел на собравшийся люд, слушал громкие слова - громкие и потому, что произносились громко, и потому, что громкий смысл несли, старался быть спокойным и не мог унять дрожь. Понимал где-то разумом, что это все условность, что это языческий какой-то обычай, - словам теперь уже мало кто верит, клятвы, как и заверения, порой ничего не значат в жизни, где сегодня процветают подлость и лицемерие; он это знал, этому был неоднократно свидетелем, бежал от этого, выдумав свой мир, спрятался там, как улитка, но сейчас чувствовал, как спирает в горле, и учащается дыхание, и обсохли губы. А когда назвали его фамилию, он громко ответил и, ничего не видя вокруг, кроме красного стола впереди, пошел к нему, четко чеканя шаг, остановился и успокоился немного лишь тогда, когда пальцы почувствовали шершавый дерматин красной папки.
- …«Если же я нарушу эту мою Торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».
Десятерым солдатам, принявшим присягу, девушки в украинских костюмах вручили букеты тюльпанов. Принимая цветы, Женя даже не успел прикоснуться к руке девушки, настолько быстро она развернулась и отошла. Но до конца ритуала он постоянно ее искал в толпе.